Иван с Марусей долго стояли незамеченными. Волновались.
Вдруг Мирон всмотрелся в темноту и крикнул:
— Смотрите, хлопцы, кто пришел!
— И не один, — добавил Петр.
Иван насторожился, опасаясь взрыва хохота и насмешек. Кто-то неуверенно хихикнул. Грицько взглянул на всех исподлобья, сурово. Уважительно поднялся с места и обратился к Марусе прерывающимся от волнения голосом:
— Садитесь с нами…
Маруся, не сводя с Грицька взгляда, села рядом с ним. Все облегченно вздохнули. Иван подал всем по очереди руку.
— Ну, взрывайте свои бомбы, — сказал он авторитетно, как когда-то, — и айда отсюда, не то еще патруль поймает. Пойдем деревья сажать, чтобы воспоминание было об этом дне.
Предложение увлекло всех. Деревца! Они будут называться деревьями победы!
Повскакивали с мест и с веселыми песнями лугами вышли на дорогу.
Глухой и сильный взрыв остановил всех. «Урра-а-а!» — прокатилось до первых домов и затерялось в улицах городка.
Два ясеневых саженца уже ожидали их. Маруся выкопала их еще утром. Сажали все, сохраняя молчание, а каждый думал: «Пройдут годы — и кто-то встретится здесь, в тени наших деревьев. Кто встретится?»
— Только бы никто не срубил, — подумал вслух Иван.
— Никто не срубит, — твердо сказал Грицько, и эхом за ним повторила Маруся:
— Никто не срубит…
Когда все было закончено, Грицько отослал младших ребят по домам — было уже поздно. Иван сказал, глядя куда-то на звезды:
— Иду и я…
— Да ты что, Иван! — испугался Грицько. — Подожди, вместе пойдем…
— Иванко, куда же ты? — окликнула его Маруся.
Но Иван уже не слышал ее, а то бы, может, вернулся.
•
В последующие дни все друзья, уже вместе с Марусей, снова собирались на выгоне. Сначала хлопцы испытывали неловкость: того не скажешь, этого не сделаешь… Но быстро привыкли. В конце концов, Маруся не хуже всех могла бегать, весело смеяться и прыгать через огонь.
Каждый раз, когда догорал костер, Иван стремился уйти первым. Грицько быстро догонял его.
— Чего ты увязался за мной? А еще вожак! — сердился Иван. — У меня, знаешь, такое дело, что не требуется никаких свидетелей, — намекал он значительно.
Маруся слушала и благодарно, смущаясь, опускала голову.
— Этот черноволосый галчонок, кажется, серьезно влюбился в нашего хмурого Грицька. И что она нашла в нем? — бормотал Иван, идя домой, и не замечал при этом, что сам смеялся от счастья за Марусю и Грицька. Двоих любил, а кого больше — не смог бы сказать. Да и не хотел гадать.
…Этой весной Иван разлучился с товарищами. Отец его вернулся из армии, и они переехали в другой город.
В последний вечер Иван никого не застал на выгоне. Это Грицько всем строго наказал не приходить. Пусть, мол, поговорят без свидетелей.
Из-за живой изгороди тихо вышла Маруся.
— Едешь?
— Еду… На механика буду учиться.
Маруся не сдерживала слез. Иван утешал:
— Ты останешься теперь с хорошими друзьями, Маруся: Петр, Мирон, ну, и… Грицько.
Проглянуло солнышко сквозь дождь.
— Ты добрейший из всех, — прошептала. — Мы тебя никогда не забудем, Иванко…
•
Сегодня я приехал в родной, поднятый из развалин город. Все, что развеялось среди жизненных перипетий и забылось, как прерванный сон, вынырнуло из глубины души и повело заросшей тропинкой в мою юность.
Иду, взволнованный, знакомой дорогой к берегу Прута, а навстречу мне незнакомые люди, и больше всего — юноши с девушками. Я всматриваюсь в их лица — задумчивые, веселые, серьезные, безмятежные; шлю им искренние пожелания: «Счастливой дороги».
Теплые воспоминания волнуют грудь. Выгон уже застроен. Там без умолку работает двигатель, — может, кто из наших управляет им? Обветшалый готический домик показался только одной своей башенкой из-за зелени. Где же теперь Маруся? Работает? С детьми занимается? Мужа ждет обедать? Грицька? Если бы Грицька! Нет, все мы разбрелись своими дорогами, которые не сходятся, не перекрещиваются; разве только в мечтах.
Вдруг останавливаюсь, потрясенный, и не верю своим глазам.
Два красавца ясеня заслонили старую веранду и уже через крышу смотрят зелеными кронами в кружевные поля за городом. Наши ясени! Впервые подсчитываю, сколько же лет прошло, сколько морщин пролегло на лице, рубцов на сердце. Никогда ведь раньше не считал.