— Иди, паршивка! — шипела тетка.
— Есть постановление правительства о всеобщем обязательном обучении, и вам, тетушка, и ей придется учиться читать-писать… — говорил Нурмолды.
Сжав его руку — рука у девушки была горячая и сильная, — Сурай дернулась так, что тетка выпустила ее.
Тетка с руганью убралась.
Вывалили первыми из юрты парни, скучились.
Сурай стояла с девушками в стороне, на заигрывания Даира не отвечала. Он быком надвигался на нее, говорил, что Кежек-есаул хвалил его за выносливость в седле. Сурай не отодвигалась.
Парни закричали:
— Учитель, покажи силу!
Появилась сухая конская кость[4] и была вручена Нурмолды, но ее выхватил Даир.
— Бросай кость, бросай! — кричали Даиру.
Он отлепился наконец от Сурай, развернулся всем корпусом, рукастый, лохматый.
Сурай окликнула его. Она наклонилась, быстро зашептала ему на ухо. Он засмеялся, счастливый ее вниманием. Ответил ей также на ухо, склоняясь к ней заискивающе. Вновь он размахнулся с криком: «Кун!» Шарахнулась толпа в направлении броска, тут же развернулась, рассыпалась, иных сшибли: кость со свистом полетела в противоположную сторону.
Шарили в траве низины, возились, сталкивались лбами.
— Нашла! — крикнула в стороне Сурай.
Всей оравой повалили на ее голос. Визжали девушки, цепляясь за обгонявших парней. Даир бежал первым. Подставили ли ногу, запнулся ли он — грохнулся! Нурмолды сшиб одного, тут же его швырнули на землю, он с хохотом поймал ногу в сапоге, дернул.
Кружили, выкрикивали, — топот, хруст полыни.
Вдруг быстрое горячее прикосновение остановило Нурмолды: Сурай! Она потянула его за руку, он очутился рядом с ней в яме под пластом притащенной половодьем травы.
Она повернула к нему лицо. Их крыша пропускала свет. Голубело ее высвеченное круглое, как плод, колено и туго обтянутое тканью бедро. Ее лицо как бы плавало в темноте, приближаясь, отдаляясь. Сквозь ресницы завораживающе светились зеркальные шарики.
— Бери! — шепнула она и дернула из-под Нурмолды что-то твердое, оно не давалось.
Он слышал душистую теплоту ее рта, когда она, качнувшись, приближала свое лицо. Он понял наконец, что Сурай сует ему конскую кость.
В их убежище потемнело: загораживая луну, топтался над ними парень — видно, услышал их возню. Нурмолды узнал Даира. Девушка вздрогнула, прильнула плечом к груди Нурмолды.
— Отдай ему, — прошептал Нурмолды.
Она оторвала свое плечо:
— Нет! — рванулась, выпрямляясь.
Сейчас разлетится их крыша. Он одной рукой зажал ей рот, другой одновременно поймал ее руки.
Набегающие голоса, смех. Даир повернулся спиной, исчез. Нурмолды поддел головой крышу. Как выбросило их с Сурай на свет, в толкотню, в кружение лиц, Нурмолды позвал:
— Даир! — и бросил Сурай парню на руки.
— Два раза счастье! — крикнули.
— Даир нашел кость вместе с красавицей!
Нурмолды отступил за круг, пошел. Догнала его толпа, обтекала с шумом, весельем. Внезапно сильный удар в бок подкосил его. Корчась, он поднял глаза: над ним стояла Сурай. Спросила с насмешкой:
— Споткнулся?
— Встану…
Сурай отбросила кость, которая затем со стуком подскочила в темноте.
Даир вертелся тут же, заглядывал ей в лицо, быстро говорил, смеялся своим шуткам.
Сурай и Даир отошли, Нурмолды поднялся. Набежал паренек с белой лопастью кости в руках, в возбуждении твердил:
— Где все они? Я нашел кость, ту самую, что бросали!
8
В юрте Абу завершали завтрак, когда появился мужичонка с рябым от оспы лицом.
— Это зять нашего уважаемого Жусупа, — представил его хозяин.
Мужичонка с напускной рассеянностью после второго оклика принял из рук Абу пиалу. В беседе он не участвовал, смехотворно важничал, морщил лобик и тут же бессовестно тянулся к сахару. Сахар выложил Нурмолды, хозяева позволили себе взять по куску, в то время как мужичонка схрумкал пять.
Он взял шестой, последний кусок сахару, хозяева и их ребятишки проводили его руку злобными взглядами.
Мужичонка наконец открыл рот.
— Правильно, отправляйтесь дальше, учитель, — многозначительно сказал он. — Приедет Жусуп — кто знает, как он на вас поглядит.
— Разве Жусуп вскоре должен быть здесь? — спросил Нурмолды.
Мужичонка не спеша разгрыз кусок сахару и поднес ко рту пиалу.
— Тебя спрашивают! — рявкнул Абу.
Мужичок по-детски шмыгнул носом, заморгал, как сдуло с его лица выражение важности. От дверей — когда, как ему казалось, он вернул своему лицу и движениям значительность — проговорил: