— Ранен?.. Чары, проводи товарища в аул. Заодно пленного отвезешь!
— Начальник, кто за меня с Жусупом посчитается?
— А кто за твоей дочерью заедет?.. Мы этих похватаем — и к месту их сбора, на колодец Кель-Мухаммед!..
Кочетков ускакал следом за погоней, удалявшейся с криками и выстрелами. Нурмолды свесился, разглядел: на земле сидел Рахим. Руки скручены за спиной, шапка на глаза.
Нурмолды сполз с коня, стал развязывать руки Рахиму. Чары оттолкнул его.
— Ты что, сдурел, парень? Он стрелял в меня!
— Он не умеет стрелять, яшули. Он учитель.
— У меня глаза-то на месте! — Чары сдернул с Рахима шапку, потряс перед его лицом: — Скажи ликбезу, что ты стрелял!
— Я стрелял, яшули… Но я не мог тебя убить.
Чары хлестнул Рахима шапкой:
— Ты что, изюмом стрелял?
— Не заступайся за меня, Нурмолды. Он не поверит, что я стрелял вбок, в сторону, что я молился в этой свалке: убереги казахов от пуль туркмен, а туркмен — от пуль казахов. Не поверит, что ты оберегал его дочь, как свою сестру, а я тебе был отцом в земляной норе у чарджуйского бека… такой тесной, что, когда наш третий товарищ умер и его труп стал разбухать, нас притиснуло к стенам… а его блохи и вши бросились на нас. Кежек бил меня на колодце Кос-Кудук. Приди я в Бухару, там станут бить узбеки… Убей меня, яшули, но знай, что ты убил брата!
— Какой ты мне брат?
— Выслушай, темный человек. Слово «туркмен» одними истолковывается как «я тюрк», другими — как происходящее от «тюркман», что означает «племя тюрков», или как происходящее от персидского «тюркманад» — тюркоподобный. Все тюрки — братья, Чары, мы не можем быть разделены на сартов, казахов, якутов, киргизов, дунган, таранчинцев, туркмен…
Чары перебил:
— Но русский Кочетков мне тоже брат.
— Он не понимает твоего языка, Чары.
— Он советский, а советские русские объединили наш разорванный народ: прежде мы жили под Россией[7], жили в эмирате, жили в Хивинском ханстве.
— Э, разве это событие, яшули, если нас ждет великий день объединения: мы изживем наши аульные языки, создадим единый чистый тюркский язык.
Чары издал сдержанный звук, выразивший всю меру его удивления:
— Это как же?.. Разве я успею выучить новый язык? Я стар.
— Твои внуки выучат.
— По-каковски же я стану с ними толковать?
Нурмолды с осторожностью вмешался:
— Яшули, учитель говорит на языке ученых…
Чары вновь издал губами звук, выразивший всю меру его растерянности.
— Извините, молла, — забормотал Чары, — мы всю жизнь в пустыне, люди грубые. — Он достал нож, перерезал ремень, стягивающий руки Рахима. — Хе-хе, разве в такой свалке разберешь, кто палит в воздух, а кто в тебя.
— Дай ему коня, яшули, — попросил Нурмолды.
Рахим взял руку Нурмолды обеими руками, склонил голову. Помолчали.
С Чары Рахим простился, прижав руку к груди.
— Что же ты мне сразу не сказал, что у него мозги набекрень? — прошептал Чары, оглянувшись: они отъезжали.
— Он в здравом уме…
— Опять ты обидно шутишь надо мной!.. Перемешать народы, как альчики в кармане! Несчастный безумец… в тюрьме у бека всякий бы спятил.
Чары завернул коня, догнал Рахима. Обшарил, нашел нож и сунул себе за пояс.
Опять же шепотом, хотя отъехали они далеко, пояснил:
— Моего отца на базаре в Куня-Ургенче укусил такой же вот несчастный…
Рассветало. На подъезде к аулу они догнали одного из подростков, в начале ночи посланных Кежеком в дозор.
— Ты до сих пор торчал на увале? — спросил Нурмолды.
— Я видел туркмен, учитель, но оставался на месте, как велел… — Подросток не решился назвать Кежека при Чары: он со страхом глядел на носатое мрачное, укрытое под тельпеком лицо туркмена.
Нурмолды спросил о Кежеке и Жусупе — среди настигнутых погоней их не было. Парнишка начал было говорить, что не знает ничего о них, смешался, не решаясь дальше лгать учителю, которому вчера глядел в рот.
Нурмолды вмиг вспомнил об овраге за солончаком, где Жусуп дожидался Кежека. Он шепнул Чары:
— Яшули, поезжай к нашим, скажи: Жусуп прячется в оврагах.
На въезде в аул парнишка запричитал:
— Я боюсь, они убьют вас!
Жусуп и Кежек стояли возле юрты Суслика с пиалами айрана в руках.
Эх, парнишка… знал, что здесь Жусуп и Кежек, знал, да не остановил Нурмолды, когда тот отсылал Чары. Да что винить парнишку, для него Чары чужой, а Жусуп свой, хоть и страшен.
Нурмолды сполз с лошади, его шатало, боль в боку не давала дышать.
Полосы теней легли сбоку, Нурмолды оглянулся: позади его стояли Абу, его девяностолетний дед, Сурай, подросток. Подходила мать Абу.