Железкой называли подъездные пути Киевской железной дороги, которые проходили рядом с их домом. С останавливающихся там товарных вагонов иногда удавалось что-нибудь стащить. Но такое случалось редко — вагоны охранялись. Правда, однажды у ребят оказался целый ящик печенья, а в другой — мешок с галошами, но это было всего два раза.
Сережка и Женька смотрели на Японца, ожидая его решения.
— Пошли… — произнес наконец Японец, и они отправились на железку.
Глава II
Наступил май. В саду зазеленели маслянистые листочки тополей, весело отражая в себе солнце. Лужи пропали. Кое-где показались тонкие травинки, еще слабые и почти прозрачные. Утренняя прохлада уже не была такой бодрящей, как раньше, а несла в себе какую-то мягкость, с которой не хотелось расставаться, а все время чувствовать ее, и чувствовать улицу, и все, что было вокруг. Небо теперь по утрам всегда было чистым, высоким, однако к середине дня нередко набегали тучи, нагоняя дождь. Иногда шел дождь и светило солнце. Тогда падающие сверху капли были теплые, как вода из душа.
Мушкетер-Славка рассказывал, что уже купался в Москве-реке, но ему не верили. Было еще все-таки холодновато, не то что летом.
В те дни все жили скорым окончанием войны.
— Ну, если не сегодня, то завтра!.. Завтра обязательно война кончится! — говорили кругом.
Некоторые даже уверяли, что капитуляция Германии уже подписана, но только вот почему-то об этом не объявляют.
Третьего мая все говорили о взятии Берлина, о том, что над рейхстагом водружено знамя Победы. Рассматривали в газетах фотографии разрушенного главного государственного учреждения Германии, вглядывались в радостные лица солдат, внимательно прочитывали списки награжденных.
Война кончилась для Сергея неожиданно.
Они еще спали, когда в дверь постучала тетя Наташа. Стук был громкий и настойчивый, даже требовательный.
— Вставайте! Вставайте! — взволнованно говорила она. — Война кончилась! Кончилась война!
Мать вскочила с кровати, набросила на себя халат и открыла дверь. Она крепко обняла соседку и долго стояла, не говоря ни слова. А потом мать присела на кровать и начала повторять почти с одинаковыми паузами:
— Ой! Ой! Кончилась война! Война кончилась! Ой! Ой!..
А перед глазами стоял день, когда она началась…
Они с Сережей были в Никольском и в то воскресенье, двадцать второго июня, пошли утром в лес. Напали на земляничную поляну, расцвеченную первыми ягодами, начали собирать. Сколько же ее там было, земляники! Сережка тогда еще спросил:
— Мама, а нам хватит банки собрать все ягоды?
— Ну, зачем же все? — улыбнулась она. — Наберем, сколько можно.
Когда возвращались, то еще издали увидели в деревне оживление. Люди бегали от дома к дому и громко, не по-деревенски, хлопали дверями. Никто не сидел на лавочках, и никто не торопился к колодцам. Казалось, было забыто все: и открытые в палисадниках калитки, и нераспряженные лошади, и куры, свободно гуляющие в огородах, — все на свете.
«Война!» — было первое, что она услышала, когда вошла в дом. В доме было много соседей. Все молча смотрели на черную тарелку — радио, из которого доносился голос: «…Войска фашистской Германии перешли государственную границу СССР и вторглись в пределы нашей страны. В четыре часа утра самолеты противника бомбили города Брест, Минск, Киев, Львов…»
Не выпуская из рук банку с земляникой, она села на стул и стала напряженно вглядываться в глубину черной тарелки, надеясь услышать, что все это не так, что это просто какое-то недоразумение. Но ничего подобного не услышала. Наоборот, каждое сказанное слово убеждало, что это была правда и что война уже где-то идет. А потом она вдруг почувствовала уверенность, большую уверенность в том, что война долго продолжаться не будет, что враг будет скоро разбит. Ей даже захотелось сказать об этом вслух, поделиться своей уверенностью, но, взглянув на напряженные лица присутствующих, смолчала. Она смолчала даже тогда, когда Сережка почему-то разулся, подошел к ней и попытался взять у нее из рук банку — захотел, видно, земляники. И тут вдруг банка — об пол! Сережка вскрикнул, потом как-то смешно подпрыгнул на месте и наступил босой ногой на осколок. Это моментально вывело всех из напряжения. Поднялась суета. Дед подхватил внука и понес к ведру с водой, бабушка кинулась за полотенцем, кто-то начал подбирать стекла, а Сережка что было сил кричал.
Потом они приехали в Москву. На вокзале их встречал отец, и она сразу увидела, как он изменился. Не было его привычной торопливости, голос звучал приглушенно и даже чуть грубовато. К тому же Илья был и небрит. Муж, как показалось Надежде Петровне, холодно дотронулся до ее щеки губами. Так же поцеловал сына.