«А был ли он хоть раз в Третьяковке?» — задумался художник, но спрашивать не стал: ясно, что Сережка там не был.
— Пойдем в Третьяковскую галерею, Сережа? — предложил он.
— Пойдемте, — ответил тот с готовностью. — А когда?
— Когда хочешь… Хочешь, пойдем сегодня.
Сережка знал, что в Москве есть такая галерея, что в ней много картин, но, как угадал Павел Андреевич, он там ни разу не был. Правда, в прошлом году, в старой школе, их класс ходил туда, но его тогда не взяли — брали только «хороших». Впрочем, когда учительница объявила, что класс пойдет в Третьяковскую галерею и сказала, что нужно принести на билеты деньги, Сережка тоже принес. Однако она у него и еще у нескольких ребят денег не взяла, заметив при этом: «Вы еще натворите там что-нибудь, опозорите всех. Нет, уж лучше оставайтесь. Третьяковская галерея — это не для вас. Когда исправитесь, тогда и пойдете…»
Сначала в Третьяковке Сережка молчал, озираясь по сторонам и изредка поглядывая на Павла Андреевича. Потом осмелел, стал подходить к картинам близко, словно хотел убедиться, уж не настоящее ли то, что на них нарисовано. Но в непосредственной близи виделись только грубые корки застывшей краски.
— Не надо так близко подходить, — посоветовал ему художник.
Сережка послушался. Теперь он останавливался от картин подальше и тихо спрашивал:
— А это что? А это?..
И Павел Андреевич объяснял.
Мир, который открылся тогда для Сережки впервые в мастерской художника, сейчас будто засветился. Подросток почувствовал, что тонет в океане красок, окруживших его со всех сторон, что эти краски отодвигают от него все неприятности, веселят, радуют, заставляют даже по другому глядеть на людей, которые находятся сейчас здесь, в этой галерее, в этих больших высоких залах. И он торопился смотреть на картины. Многие, как ни странно, показались ему знакомыми. «Богатыри», «Золотая осень», «Утро в сосновом лесу», — читал он надписи. «Где-то я их видел? Правда, не такие, а маленькие. Но где? Где я их видел?» «Богатыри»! Ну, точно на папиросной коробке, «Утро в сосновом лесу» — на конфетах, а вот где «Золотую осень»? Он начал лихорадочно вспоминать, даже морщил лоб, щурил глаза, но вспомнить не мог.
Внезапно Сережка обратил внимание на картину во всю стену.
— Иванов, — пояснил ему Павел Андреевич, заметив его удивление. — «Явление Христа народу». Художник ее писал девятнадцать лет…
Однако картина Сережке не понравилась. «Хотя, конечно, — отметил он про себя, — такую большую можно рисовать девятнадцать лет».
— А куда она идет? — остановился Сережка перед картиной «Аричча близ Рима» и показал глазами на нарисованную на ней женщину.
— Не знаю… — ответил Павел Андреевич.
Сережка удивился:
«Как это не знает? Все знал, а это не знает?»
Но художник действительно не знал, что отвечать. В который раз Сережка ставил его в тупик.
— Куда идет? — повторил Павел Андреевич. — Да не все ли равно? Идет, и все… Разве это главное?
Он с досадой взглянул на подростка.
«Ну да! Он видит в картине только сюжеты! — ответил сам себе художник. — Он не оценивает в них настроения, не видит мысли. Но как ему это объяснить?»
Павел Андреевич посмотрел на картину, и на память пришли прочитанные когда-то о ней слова: «Кажется, пот проступает в этих деревьях, роскошных до излишества, в этой пестрой цветистой траве, на прелестном смуглом лице поселянки». Но он не стал повторять эти слова Сережке, а, посмотрев еще раз на картину, начал:
— Видишь ли, в чем дело, Сережа… Эта картина русского художника Лебедева. Он был в Италии и там ее написал.
«Написал? — удивился Сережка. — Почему написал? Ведь картины рисуют, а не пишут… Что-то здесь не то…»
А Павел Андреевич продолжал:
— Природа Италии поразила Лебедева. Ему захотелось запечатлеть ее и передать в картине свое изумление. Смотри, какая буйная зелень! Сколько на деревьях листьев! Они даже не дают пробиться солнечному лучу. Солнце освещает только верхнюю часть деревьев. Видишь? Видишь, Сережа? — начал волноваться Павел Андреевич, боясь, что Сережка его не поймет. — В России у нас совсем иная красота… Смотри, как все в картине приподнято и красиво, даже торжественно, — продолжал Павел Андреевич. — Не правда ли? И настроение у тебя, когда ты смотришь на эту картину, тоже должно быть таким же…