На следующий день Юра возился с приборами и старался ни о чем не думать. Нина стала в его мыслях далекой, чужой, непонятной. Привезли почту. На имя Певника был получен приказ по управлению: станцию на Вити ставили в пример, а ее сотрудникам объявлялась благодарность.
С этой почтой Юра получил письмо от Сымона Боровика со штемпелем далекого Владивостока на конверте. Письмо было веселое и смелое, как сам Юрин товарищ. Сымон писал о Великом океане, пассатах и тайфунах, морских штормах и о своих личных приключениях и заслугах во многих интересных делах.
От письма на душе у Юры стало еще тяжелей.
Был уже вечер, и Юра подумал, что, вероятно, сейчас Нина садится на поезд. Она идет с чемоданчиком к вагону, и рядом с ней тот высокий московский студент. Оба они красивые, веселые, смеются.
Дни потянулись однообразные, ужасно похожие один на другой. Начались метели, и снегу намело столько, что трудно было пробраться на площадку станции. Без лыж до Бабиновичей теперь нужно было идти часа три.
Вечерами, как всегда, пили чай с малиновым вареньем. Хозяйка вспоминала дни своей молодости, Певник молча шмыгал носом, а Юра чувствовал, как все его существо наполняется протестом против уклада жизни в этой семье.
— Теперь зима, Юрий, — сказала в один из таких вечеров хозяйка. — Продукты стали дороже. Поэтому я за стол буду на полсотни больше высчитывать. Это до лета только, — с серьезным видом добавила она.
Юра молча в знак согласия кивнул головой.
Так же, как прежде, юноша бегал к приборам, составлял сводки, но всю эту работу проделывал почти механически. Однажды вечером, когда во дворе бушевала вьюга, а на диване с вязаньем в руках громко храпела Ольга Аполлоновна, Юра написал заявление. Он объяснял начальнику управления, что думает учиться, а потому просит перевести его на другую станцию, ближе к городу. На следующий день Юра сам отнес заявление в Бабиновичи и бросил в почтовый вагон.
Весна пришла стремительная, быстрая. За какую-нибудь неделю снег согнало даже в лесу. Вить помолодела, стала проворней, ее волны весело перекатывались под нависшими ольхами.
Пришло письмо из управления. Начальник писал, что при первой возможности Юру переведут на другую станцию, но при условии, что он проработает на Вити не менее года. Певник ходил хмурый. Видимо, он уже все знал.
Весной Юра ожил. Он чаще ходил в Бабиновичи и, когда выдавалось свободное время, любил вечерами стоять на станции. Проносились поезда, останавливаясь иногда в Бабиновичах на какую-нибудь минуту. Юра не раз ловил себя на мысли, что, может, и он скоро уедет и уже никогда не вернется на Вить.
Идя однажды вдоль извилистого русла Вити, юноша остановился удивленный. На берегу были навалены бревна, горел костер, а плотники нестройно стучали топорами. Юра подошел ближе и увидел невысокого человека, который, судя по всему, руководил работой. Юра прошел мимо, не останавливаясь и ни о чем не спрашивая.
Спустя несколько дней человек с реки, у которого была смешная фамилия Глыба, зашел на метеостанцию.
— Так, говоришь, погода будет? — взглянув на барометр, спросил он Юру. — Только надолго ли?
— Давление нормальное, — ответил Юра. — Погода, возможно, удержится.
— Я к Певнику пришел, но, может, и вы мне поможете. Подводит нас сельэлектро: обещали прислать гидротехника и не присылают.
— Какого гидротехника? — Юра поднял от бумаг голову и посмотрел на Глыбу.
— Да ведь мы электростанцию строим. На берег Вити, может, видели, бревен навозили. Хотим до сенокоса обводной канал прокопать. Все измерения еще в прошлом году сделали и чертежи прислали. Но один я могу и не так сделать, ошибку допущу. Я ведь работаю только прорабом.
Юра окинул Глыбу веселым, любопытным взглядом.
— Может помочь и Певник, могу и я, если хотите, — смело сказал он. — Гидротехнику мы два года проходили, по ней был самый трудный экзамен.
— Конечно, — охотно согласился прораб. — Это ведь не что-нибудь. Только когда же будет у вас время?
— Завтра, — сказал Юра. — Я скажу Певнику, он отпустит.
Весть о том, что на Вити будет электростанция, расшевелила Юру. Просьба прораба повысила его настроение, и он сразу же рассказал обо всем Певнику, когда тот вернулся домой с охапкой ореховых палок под помидоры.