Мы залегли в орешнике и ждали до самой полночи. Запели первые петухи, и в кустах тревожно закричала какая-то птица. Тогда, пригнувшись, мы побежали. Железная дорога охранялась не очень тщательно.
В полкилометре от мостика пылал костер, и возле него сидели дядьки с длинными палками. Это была так называемая добровольная охрана железной дороги, в которую фашисты загоняли силком. Вооруженная охрана находилась только в будках.
Микола с винтовкой залег на насыпи, а мы с Тишкой засуетились возле мины. Под мостиком было сыро и темно. Казалось, прошло очень много времени, пока мы приладили бикфордов шнур и вставили запал. Чиркнули спичкой, и шнур затрещал, разбрасывая пучки искр. Мы отбежали в орешник и залегли там. Взрыв был страшный, казалось, он осветил весь лес. Мы вскочили и бросились в самую чащу. Из будки поднялась беспорядочная стрельба. Мы бежали, вероятно, километров пять. С меня пот лил ручьем, а мокрые синие брюки хлопали по ногам так звучно, будто кто шлепал по голому телу ладонью.
Когда стрельба прекратилась, мы остановились. Молча, гуськом прошли друг за другом еще полкилометра и вышли на луг. Над ним густой плотной пеленой висел туман. Это была Городинка, осушенное еще до войны болото. Здесь мы отыскивали когда-то яйца диких уток, чибисов, бекасов, а однажды после военных маневров собирали стреляные гильзы. Здесь, в кустах, можно было спрятать оружие. Но мы не захотели этого делать. Впервые в жизни почувствовали, что значит оружие в руках человека. С ним можно идти смело, не боясь ни черта, ни дьявола.
Под утро вернулись в городок. Недалеко от Тишкина двора был большой карьер. Там копали глину все, кому она была нужна. Мы как раз и собирались спуститься в него, обсудить, что нам делать дальше.
Но тут произошло неожиданное.
— Стой, руки вверх! — крикнул кто-то глухим голосом, и в нескольких шагах от нас словно из-под земли выросла черная фигура. Мы бросились назад, а тот, кто кричал, выстрелил. Пуля просвистела возле моего уха. Мы упали на землю, а черная фигура, лязгая затвором, надвигалась на нас. Я слыхал, как Микола спустил курок. Осечка. В то же мгновение Тишка бухнул из своего обреза, а я рванул чеку и швырнул «лимонку».
Страшный, дикий крик поднял меня с земли и бросил в карьер. Этот крик стоял в ушах, когда я катился на дно карьера, когда полз потом огородами, перелезал через заборы. Моих друзей рядом не было.
Я добрался до своего сарая, спрятал мокрую одежду и переоделся в старое. Где-то там, на станции, а может, за ней, изредка стреляли, захлебываясь, лаяли собаки. За стенкой глухо и мирно вздыхала корова. Скрипнула дверь хаты, и к хлеву, чуть слышно ступая босыми ногами, подошла мать. Не отворяя ворот, она испуганным шепотом упрекала меня за то, что я не берегу ни себя, ни семью. А я, стараясь говорить сонным голосом, спросил, где это и почему стреляют. Пусть пока что ничего не знает мать. Так ей будет спокойнее.
Когда рассвело, я осмотрел свою одежду. От новых синих брюк осталось одно название. Они были продраны в нескольких местах, а на левой штанине не хватало большого куска. И тут только я почувствовал, что у меня болит нога. Голень искровенил, должно быть, о колючую проволоку. В этот день я ни разу не подумал о Стасе. После всего, что произошло, она стала маленькой, неприметной и отодвинулась в моих мыслях куда-то далеко-далеко. Я беспокоился о товарищах. Днем мне рассказали, что на городок налетели партизаны, они взорвали мостик и убили Кирилла Сехмана. По приказу коменданта на станции и возле школы спешно строили дзоты. Про моих товарищей никто ничего не говорил, и я понемногу успокоился.
Немецкий поезд в тот день не пошел.
А еще через два дня ко мне наведался Сымон и принес хорошие вести. Партизаны про нас знают, и связь теперь будет регулярная.
— Микола за новую мину принялся, — сообщил Сымон. — Он на седьмом небе и тебя, ого, как хвалит.
Я показал Сымону ногу. Рана нарывала, я лечил ее сам как мог.
— Ты никуда не выходи, — предупредил меня обеспокоенный Сымон. — Я принесу все, что нужно. И вообще нам теперь не нужно ходить вместе.
Он вернулся под вечер. Принес бинты, йод и какую-то скользкую мазь. Я смотрел на друга удивленными глазами.
— Мы, брат, большие дурни, — забинтовывая ногу, говорил Сымон. — Ходим табуном, сами же стараемся выделяться, в глаза бросаться. Люди в сто раз умней нас работают. Ты думаешь, парильню сожгли и листовки разбросали партизаны? Такие же партизаны, как мы с тобой, только не такие вороны.