Мы сидим в зеленом домике, окруженном славным Ляпицевым гаем, рассуждаем о житье-бытье, о том, что прошло и что еще обязательно должно быть. Ветер тихо гладит серебристые головы тополей, пахнет мятой и спелыми антоновскими яблоками. В гаю смеются девчата и хлопцы, из которых мы уже никого не знаем в лицо.
А Тишка все говорит, на него сегодня просто нет никакого удержу. По его словам выходит, будто и лесничий он самый лучший, и лесничество у него самое отменное. Может, немножко хвастуном стал наш Тишка? Прежде с ним такого как будто не бывало. Но, как и прежде, Тишка улыбался по-детски искренне, доверчиво, и, конечно, ничего плохого с ним не случилось.
Мы все трое знаем, хотя этого вслух и не говорим, что собрались под крышей зеленого домика не просто так. То, что мы встретились после долгой разлуки, это, конечно, само по себе причина. Но есть, должно быть, и другая причина, еще более важная и глубокая. Нам теперь по тридцать, а дружбе нашей, без всякого преувеличения, — двадцать лет. Строили мы некогда смелые планы будущей жизни, нашего места в ней и роли.
Наш Микола, который теперь всего лишь преподает историю в Батьковичской школе, когда-то думал пробраться в Болгарию — поднимать там народ на революцию. И нечего правду таить, мы серьезно обсуждали его план. Еще тогда, когда болгарский народ стонал в неволе, Микола выписал из Москвы болгарский словарь.
С тех пор прошло много времени, и сейчас трудно установить, насколько далеко ушел наш Микола в болгарском языке. Но мы помним — революционные лозунги он знал хорошо. Он произносил их с подъемом, вдохновенно, и русая прядка волос при этом спадала на его высокий лоб. Мы верили, что за ним, безусловно, пойдут болгары на смертный бой.
Итак, нам по тридцать, и можно уже подвести кое-какие жизненные итоги.
Конечно, Миколе не пришлось поднимать революцию в Болгарии. Подняли ее там и без него. Но важно другое — Микола все же чувствовал, что революция болгарам нужна, и об этом можно вспоминать даже и в тридцать лет.
Мы вспоминаем, смеемся, а Микола нисколько не обижается. Хотелось бы только спросить у него, не составляет ли такие же смелые планы кто-нибудь из его нынешних воспитанников? Но поставить ребром такой вопрос не очень-то удобно. Мы переводим разговор на другое, а у Миколы вырывается само:
— А вы знаете, что тысячу лет назад в наших Батьковичах останавливалась киевская княгиня Ольга?
Этого мы не знали, но раз Микола говорит, значит, он что-то слыхал. И наш друг рассказывает старую легенду про Евжиные колодцы, выкопанные будто бы неподалеку от наших Батьковичей, чтобы великая княгиня, объезжавшая свои владения, напилась чистой воды. Эту легенду Микола вычитал у Адама Киркора, который жил за много лет до него. Но куда интереснее, что это же предание, только в новой одежде, Микола услыхал от самого знаменитого батьковичского старожила.
— Так теперь ты, летописец Нестор, ищешь эти колодцы?
— Я их уже нашел, — спокойно ответил Микола. — И колодцы и городище. Батьковичи раньше не на этом месте стояли. На этом месте они со времен шведской войны. Шведы, вероятно, сожгли их. А вторично они были сожжены, когда казак Небаба воевал тут с панами.
Микола, видно, неусыпно стоит на страже славного прошлого наших Батьковичей. Может, он и допишет ту историю, которую мы не смогли написать лет шестнадцать назад.
— Ты нам завтра расскажешь про городище, — говорит Тишка. — Это интересно, если только ты не выдумал.
— Завтра не расскажу, потому что позвали меня на свадьбу. Женится мой выпускник на моей же выпускнице. А городище ты и сам знаешь. Ты отвел это место под коровье стойбище, неразумная лесная голова!
Все-таки поддел Микола своего друга Тишку, который, видимо, был скептически настроен по отношению к его историческим изысканиям.
Мне кажется все же, что Микола напрасно уколол Тишку. Лесничий мог, конечно, и не знать, в каком месте было когда-то городище. Но это еще не значит, что он безразличен к истории Батьковичей. Он, может, и сам делает эту историю. Тишка хвалится бересклетом, но молчит про дубы. А ведь он посадил их гектаров сто. Бересклет через десять лет вырубят на гуттаперчу, а дубы будут расти и расти. Лет через триста поглядят на них люди и скажут: «Недаром прожил на свете человек, который вырастил эту дубраву!»
В гаю играет мандолина, слышатся голоса — молодые, незнакомые. Может, те двое, у которых завтра будет свадьба, тоже ходят по дорожкам, слушают мандолину, тихий шепот серебристых тополей и думают о своем счастье. В чем только они видят это счастье? Микола, должно быть, об этом лучше знает, ведь он идет на их свадьбу, он же учил их.