После этого случая я долго не мог собраться с мыслями. Каяться перед Пекой мне не хотелось, и в то же время перед глазами стояла поникшая фигура товарища и его испуганное лицо. «Почему он такой жестокий? — мучительно думал я. — Ведь его обижают больше всех. Так зачем же на других замахиваться? Он же знает, что другим тоже больно!..» Мне было уже тринадцать лет, я прочитал сто или двести книг, знал все реки, горы и крупные города на карте земного шара, но ответить самому себе на этот простой вопрос не мог.
Мои размышления нарушила Лина. Она догнала меня на улице и пошла рядом. Лина тоже была чем-то взволнована.
— Хорь убежал, — сообщила она и без всякой связи добавила, — не люблю задавак и хулиганов.
Эти слова полоснули меня, словно ножом. Затаив дыхание я ждал, что она еще скажет. Лина не умела скрывать своих мыслей, об этом я знал уже давно.
— Этот твой Пека просто гадкий, — продолжала девочка. — Он над всеми насмехается и хочет показать, что самый умный. А ты добрый.
Больше Лина не сказала ни слова. Но и этого было достаточно, чтобы перевернуть всю мою душу. Мне было приятно, радостно, тепло от слов, которые касались только меня. Я ускорил шаг, чтобы меня не догнали одноклассники.
С Пекой мы снова помирились. Придя на следующий день в класс, он убедился, что я ничего лишнего о нем не сказал, и первый протянул мне руку. Мне было немного неловко перед товарищем. Я уже знал, что думает о нем Лина, но ни за что не открыл бы этого Пеке. Мне даже казалось, что я что-то украл у товарища, и потому часто возникало желание сделать для него что-нибудь хорошее, угодить ему.
Пека по-прежнему шумел на переменах, а Лина стояла у окна и о чем-то думала. После того памятного разговора я вообще всячески избегал Лины и боялся встретиться с нею с глазу на глаз. Мне было достаточно, что она хорошо обо мне думает.
А затем пошли события, заставившие меня еще сильнее ломать голову над загадками жизни. Григорий Константинович предложил нам однажды написать изложение рассказа летчика о своем учителе. Он так и назывался «Мой учитель». Еще в детстве летчик остался без родителей, которые погибли в гражданскую войну. Он связался с беспризорниками, воровал, ездил из города в город. Его ловили, отправляли в детдом, но он убегал и снова бродяжничал с беспризорниками. Однажды мальчику встретился человек, от которого он не захотел убегать. Это был учитель детдомовской школы, и благодаря ему мальчик забыл об улице, выучился и стал известным летчиком. На всю жизнь осталась у него благодарность к учителю.
Меня этот рассказ взволновал. На пересказ нам было отведено два смежных урока, и я окончил его перед концом второго, не успев даже проверить написанное. Я боялся, что наделал много ошибок. Меня одолевал страх еще и потому, что я далеко отошел от оригинала, пересыпав свой пересказ подробностями, каких совсем не было в рассказе летчика. Но мой страх оказался напрасным. На следующий день Григорий Константинович вынул из большой стопки мою тетрадь и прочитал написанный мой пересказ всему классу, заявив, что это самое лучшее изложение.
— За эту работу я поставил «отлично», — сказал Григорий Константинович, — а Петру Матюшенко «удовлетворительно». Что с тобой происходит, Матюшенко? Ты лучший ученик и вдруг так спасовал? Придется снова поговорить с твоей сестрой.
Пека сидел с опущенной головой, и его лицо заливала густая краска. Я догадался, почему он не смог хорошо написать этот пересказ. Он, может, в те минуты, когда писал, вспоминал свою жизнь и думал, как убежать от длинной Рашели. Я даже немного злился на Григория Константиновича: он же учитель и должен раскусить эту Рашель. Неужели он не понял, что она лживая, злая и что из-за нее страдает Пека?
Окончилась третья, самая большая четверть. В дневнике я принес лучшие отметки, чем Пека. Даже по русскому языку у Пеки уже не было пятерки. По поведению ему поставили «удовлетворительно». Но его на этот раз не били. Рашель вместе со своим Семеном Борисовичем уехала в город, и Пека столовался у нас.
Я все больше и больше думал о Лине. Но мне вовсе не хотелось встречаться, разговаривать, я любил только о ней думать. Я не знал, красивая ли она, умная ли, это совсем меня не интересовало. Из школы вместе с Линой я никогда не ходил, стараясь исчезнуть из класса раньше или позже, чем она. Мне не хотелось каким-либо поступком осрамить себя перед девочкой. Лина также не искала встречи со мной, и я за это не обижался. Мне достаточно было того, что она живет на свете, учится вместе со мной в одном классе и на уроках украдкой я могу на нее посматривать. Иной раз, когда Лина запиналась, отвечая урок, мне было жаль ее.