И вдруг многоголосый базар онемел. Из репродуктора, подвешенного на высоком столбе, стоявшем посреди пыльной площади, послышались необычные по своей суровости и тяжести слова. Не все еще поняли до конца смысл этих слов, но оцепенение в какие-нибудь считанные секунды охватило всю широкую площадь. И только тягучие звуки лиры и звонкий голос слепого музыканта еще несколько мгновений царили над притихшей толпой. Но скоро и они стихли.
А из репродуктора на головы людей падали тяжелые, будто камни, слова…
Мы с Петрусем стояли рядом и затаив дыхание слушали радио. В моей голове не было никаких мыслей. Только где-то в глубине души нарастало тревожное, неосознанное чувство. Лицо моего друга было сосредоточенным и суровым. Казалось, с надрывом запричитала женщина. На другом конце площади отозвалась другая, и толпа зашевелилась. Я видел, как молодой лейтенант вдруг начал ощупывать нагрудные карманы и, вытащив из правого какую-то бумажку, локтями растолкал толпу и почти побежал по улице.
— Война, — сказал мне Петрусь. — Теперь фашизм будет уничтожен. Пошли в райком…
— Может, зайдем за Гришей? — предложил я.
— Некогда, — отказался Петрусь. — Да он такой теленок, пока все обдумает…
Люди расходились с базара. Женщины шли под руку с мужчинами и плакали, казалось, они хотели замедлить шаг. На самом краю площади, там, где расставили свой товар гончары, мы увидели нечто необычайное. Молодой высокий гончар, только что продававший горшки, макитры и горлачи, вытащил из телеги оглоблю и молотил ею свою глиняную продукцию.
Кто-то смеялся, кто-то хлопал будущему воину в ладоши…
Петрусь был теперь в приподнятом, возбужденном настроении. Он рисовал мне картины военных операций, высказывал смелые стратегические прогнозы, я только удивлялся: откуда он все это знает?
В райкоме комсомола стоял многоголосый шум. Небольшая комната райкома была плотно забита молодежью.
— Без паники, товарищи! — кричал секретарь, недавний бригадир тракторной бригады, с медалью «За трудовую доблесть» на лацкане пиджака. — Никаких директив пока что нет. Значкисты ПВХО — в райсовет ОСОАВИАХИМа, там организуются противохимические дружины…
Зазвонил телефон, и секретарь поднял трубку.
— Военкомат просит десять человек писать и разносить повестки, — сказал он и, заметив Петруся, приказал: — Тимошенко, набирай команду! Под твою личную ответственность…
В свою команду Петрусь, конечно, зачислил и меня. Мы, построившись по двое, двинулись в военкомат. Мы шли гордые и решительные, так как выполняли, по существу, военное задание. По дороге Петрусь шепнул мне:
— Может, упросим военкома, чтоб записал добровольцами. Скажем, что нам по семнадцать лет.
Но ни упрашивать военкома, ни даже выписывать повестки нам не пришлось. За столами военкомата уже сидели другие люди и писали эти самые повестки. Нам приказали подождать, и мы, может, целый час лежали в садике на траве, наблюдая, как стремительно наполняется военкоматовский двор теми, кто пришел на призыв.
— В самой Германии поднимется рабочий класс, — рассуждал Петрусь. — Разве же немецкие рабочие пойдут воевать против наших рабочих? Никогда не пойдут. Ведь там, в Германии, родились Маркс и Энгельс…
Петрусь говорил хорошо и складно, я искренне гордился перед хлопцами, лежавшими вместе с нами в садике, что у меня такой умный и боевой друг.
Мне на всю жизнь запомнился этот военкоматовский садик. Мирно и тихо шелестели листвой старые яблони, на которых появилась уже завязь, в траве беззаботно скакали кузнечики, как всегда, чирикали взъерошенные воробьи, а где-то там, возле Бреста, шла война. Ее дыхание почувствовалось в первый же день и здесь, в нашем местечке. На площади перед райисполкомом гремел репродуктор: по радио передавали военные марши и песни. Сюда, на военкоматовский двор, валом валили люди с сундучками, с торбами за плечами. Захлебывалась гармошка, и, заглушая ее, надрывались в песнях призывники. Мне их песни не показались веселыми. И может, потому после первых часов возбуждения на душе у меня было тревожно и тоскливо. Я прочитал много книг о разных войнах, мне нравилось все, что там писалось, но, должно быть, читал я эти книги с затаенной надеждой, что на моем веку войн не будет…
Под вечер низенький майор позвал нас в один из военкоматовских кабинетов и, спросив, кто с какой улицы, выдал под расписку повестки. В Петрусевой пачке была повестка его отцу.