В тот же день вечером нас с Петрусем исключили из списков истребительного батальона. Исключили не одних нас: хлопцам, которые были старше на год, а то и на целых два, также приказали разойтись по домам и не являться больше в школу. Причину этой неожиданной демобилизации нам никто не объяснил. Но мы понимали сами — готовится что-то серьезное.
Учебные винтовки у тех, кто остался в батальоне, забрали и сожгли, а бойцов вооружили «десятизарядками» и автоматами. «Ивана в кубе» мы с Петрусем встретили после этого спустя день, он стоял на переезде с автоматом на шее. На вопрос, что делается теперь в батальоне, он ничего не ответил, словно мы с ним были совсем незнакомы и еще вчера утром не ловили вместе десантников.
Мы больше ничего не спрашивали у Иванюка. Ясно было одно: надвигается нечто серьезное, страшное, неведомое. Ночью через местечко отходили наши части. Днем в небе висели немецкие «рамы». Два раза фашисты бросали на станцию бомбы. Одна бомба не взорвалась; мы ходили смотреть, как ее откапывают красноармейцы. Рассказывали, что в той бомбе вместо тола был самый обыкновенный песок. Петрусь после этого случая немного воспрянул духом.
— Я же тебе говорил, — доказывал он мне, — что немецкие рабочие не будут воевать против нас. На фронте одни фашисты. Наши их перебьют, и тогда война кончится…
Я хотел верить Петрусю, но действительность была более сложной, запутанной, чем это представлялось нам до войны. Больно было слушать нерадостные фронтовые известия. Бывали минуты, когда хотелось забыться, заснуть на месяц или два и проснуться, когда все станет ясным и понятным.
Вся та неделя, когда, «демобилизованные» из истребительного батальона, мы слонялись с другом без дела, прошла для меня в каком-то полусне. Помню, что два или три дня я совсем не ходил к Петрусю. Мне хотелось побыть одному. В компании друга я как-то невольно подпадал под его власть, жил его мыслями и настроениями. Сердцем я, должно быть, чувствовал уже, что мой друг прав не во всем, что он мыслит излишне категорически, не принимая во внимание очень многих вещей, из которых складывается жизнь.
Местечко, напуганное налетами вражеской авиации, копало блиндажи. Люди прятали свое добро в землю, чтобы уберечь его от огня и грабежа. Для скота в лесах устраивались загородки. Вечера были тревожные в своей напряженной, гнетущей тишине. Никто не пел песен, нигде не скрипела гармонь. Люди, сидевшие на завалинках и лавочках, разговаривали вполголоса. По улицам ходили молчаливые патрули. Только небо, ясное августовское небо, по-прежнему было усеяно бесчисленными звездами, на своем обычном месте была Большая Медведица, созвездие Ориона, низко над горизонтом висела красноватая планета Марс, напоминавшая фонарик, зажженный в небе.
И вот настал день, когда стало ясно, что в местечко придут фашисты. Нужно было что-то делать. Сильно и властно потянуло меня к Петрусю. Я пошел к нему и увидел друга в обществе Гриши Паяльника и Миколы Заболоцкого.
У Петруся, конечно; был уже выработан ясный план дальнейших действий — это мне бросилось в глаза сразу. Склонившись над картой Советского Союза, где такие населенные пункты, как наше местечко, не были отмечены даже точками, Петрусь говорил о необходимости отхода в глубинные районы страны. Он водил пальцем по карте, разостланной на самодельном столике, а хлопцы его внимательно слушали. Меня он приветствовал только кивком головы. Разговор происходил в садике, и никто из домашних Петруся не мог его слышать.
— Переправимся через Днепр, — говорил Петрусь, — и пойдем через Украину. Если война затянется, поработаем где-нибудь в колхозе, а потом возьмут нас в армию. А здесь оставаться нельзя. Что нам тут делать с фашистами?
Мы молчали. Петрусь всегда имел перед нами то преимущество, что знал наперед, что нужно делать. У каждого из нас, должно быть, уже возникала тайная мысль о том, как быть в случае прихода немцев. Оставаться в местечке не годилось. Мы не могли себе представить, что придется жить под господством фашистов, отказаться от учебы, от тех манящих, таинственных далей, которые обещала жизнь.
— Пойдем, — тихо промолвил Гриша Паяльник, который всегда слушался Петруся. — Вчетвером не пропадем. Только нужно держаться друг друга…
— А что твоя мать скажет? — перебил Гришу Микола Заболоцкий. — Может, она тебе уже харчи собрала?