Клуб находился как раз посередине деревеньки, в центре небольшой площади, и своим внешним видом действительно напоминал церковь. На нем сохранился даже круглый, как луковица, купол, только уже без креста. Мы несли в своих карманах мандаты Союза воинствующих безбожников и были твердо убеждены в том, что бога нет, но ночевать в таком клубе не хотелось. Лучше уж где-нибудь под кустом или под чистым небом. Даже Петрусь на минуту заколебался. Но отступать было нельзя, отступить — значит испугаться. Петрусь первым вошел на ступеньки большого, серого в мраке ночи здания.
На полу в клубе соломенная труха, тяжелый, спертый воздух и темнота хоть глаз выколи. Впечатление такое, будто мы зашли в теплый, по-хозяйски присмотренный хлев. Видно, немало народу находило себе здесь ночлег и приют в это тяжелое время. Мы ощупью добрались до первого от дверей угла, нагребли соломы и легли. Глаза привыкли уже к темноте, и высоко в стене можно было различить проемы узких окошечек. Нам не спалось.
— Завтра найдем лодку и переправимся на тот берег, — зашептал Петрусь. — Не может быть, чтоб не нашлось лодки. Есть же в деревне рыбаки.
— Что тут за люди? — послышался вдруг хриплый, натужный голос.
Мы вздрогнули и затихли, а на нас надвигалась высокая черная фигура. Человек остановился против угла, где мы притаились, и чиркнул спичкой. На нас смотрел одноглазый человек с широким, заросшим черной щетиной лицом.
— Куда это вы собрались, техники? — спросил он, пристраиваясь рядом с нами возле стены. — К дому пробиваетесь?
— Мы не техники, — ответил Петрусь. — Мы учились в школе.
— Я и то вижу, что вы еще не инженеры. А должно быть, хотелось все же ими стать. Бегали бы с портфельчиками, курили бы папироски и писали протокольчики. Не успели, родненькие, не успели…
Человек вел себя нахально, и его слова начинали нас злить.
— Мы идем в тыл, — не очень дружелюбно проговорил Петрусь. — А вы кто такой?
— Так вот где поп закопал собаку! — Одноглазый захохотал. — Может, вам там булок напекла мамка, в тылу? Тепленьких, горяченьких, только ешьте… Вы думаете, немец до вашего тыла не доберется? Доберется, дорогие, не беспокойтесь. Он знает свой интерес, иначе войны не начинал бы. Конец пришел большевичкам, попомните мои слова…
— Вы говорите как враг советской власти, — вскочил Петрусь. — Вы рады, что фашисты нашу землю захватывают. Смотрите, чтоб за такие слова…
— А где же та советская власть. — Голос одноглазого стал едким и насмешливым. — На том берегу Днепра. Да и там долго не удержится! Вчера такого драла комиссары давали, что только лес шумел. А немцу я не кум и не брат. Но и бояться мне его нечего. И вы напрасно от матерей убегаете. Что вы девицы, чтобы немцев бояться? Девчине нужно свою честь сберечь, а то ее никто замуж не возьмет, а вам что? Вы же комиссарами не были, портфельчиками не махали… Кто я, спрашиваете? По паспорту Воробей, а на самом деле Вишняк. С Черниговщины я, туда теперь и иду. Пусть только немец займет.
— Вы, должно быть, кулак, — резко проговорил Петрусь. — Иначе почему бы вы не любили советскую власть?
— Пускай себе кулак, — согласился одноглазый. — А советскую власть мне и любить не за что. Глупая была советская власть, не знала, на кого опираться. Ей бы надо за хозяина, за жилистого человека держаться. Этот бы не подвел. А она хотела с голытьбой да с комиссарами рай на земле строить. Вот теперь и кусают себе локти товарищи на том берегу, да поздно…
— А почему на том берегу? — будто удивился Гриша. — Там, возле шоссе, мы сами видели, может, целая дивизия наших. Танков, пушек — тьма…
Затаив дыхание, ждали мы, что скажет на это кулак, и мысленно благодарили Гришу за находчивость.
Одноглазый вскочил. Ему будто заткнули рот: такой он стал сразу тихий и молчаливый. Он, видно, понял, что открылся слишком рано и не перед теми, перед кем нужно. Через минуту черная фигура мелькнула в проеме дверей.
— Пойду покурю, — бросил нам Вишняк. — Душно здесь…
— Контра, — выругался Петрусь. — Завтра кому нужно скажем про этого типа. Какую агитацию разводит!..
Впервые в жизни мы слышали голос открытого врага. Он с ненавистью плевал на все то, что мы считали святым и неприкосновенным, без чего не представляли своей жизни. Мы радовались, что перехитрили кулака, и вместе с тем нас не покидала тревога. Ведь никаких пушек наших и танков мы не видели… Неужели мы не переберемся на тот берег?..
Усталость взяла свое, и на какой-нибудь час мы забылись мучительным, тревожным сном. На рассвете возле клуба что-то громыхнуло, и мы, схватив сумки, рванулись к двери. В предрассветном тумане, который полз от реки, ничего нельзя было рассмотреть. Разорвался снаряд на одном конце деревни, на другом. Загорелась хата. Били с той стороны, откуда мы пришли. Где-то близко ревели танки. Все стало понятным…