Трапеза с намыленным лицом и смущенной улыбкой притулился в уголке, а комендант важно сел перед потрескавшимся зеркалом. Петик брил немца с подчеркнутым вниманием, вертелся возле него вьюном. Комендант на этот раз угостил Петика сразу двумя сигаретами. Одну из них Петик предложил потом Силе Прохоровичу, но тот, молча щелкнув жестяной коробкой, начал делать самокрутку.
Весь этот день Сила Прохорович был не в духе, а в обеденный перерыв за глаза, при тетке Мальвине обругал Петика самыми последними словами. Но тетка Мальвина молчала.
Она мыла пол и будто не слыхала, что говорил ей отставной телеграфист. Тот покипятился еще немного и, не встретив сочувствия, заковылял домой хлебать, как он говорил, похлебку из жмыха.
Тетка Мальвина молчала не зря. Вчера вечером она забежала в парикмахерскую за ведром. Петик стоял один в халате, поглядывал в окно и барабанил пальцами по стеклу. Тетка зашла за полотняную занавеску, где стояло нужное ей ведро.
Вдруг она увидела, что в самом углу от стенки отстала доска. Она надавила ее коленом, доска открылась, как дверка, и на пол вывалились два бруска. Тетка Мальвина взяла их и показала Петику. Тот дернулся, как от ожога.
— Это мыло немецкое, — пролепетал он побелевшими губами. — Пены от него никакой, надо выбросить к черту. Только деньги заплатил сдуру.
Он засунул бруски в карман, а на пол упал белый металлический карандаш. Поднимая его, Петик сказал, что это для маникюра, чтобы красить ногти.
Тетка Мальвина сделала вид, что поверила. Она спокойно взяла ведро и вышла из будки. Но сердце чуть не выскакивало из груди. Ей было страшно до дрожи в коленях и вместе с тем весело. Так вот, значит, какая птица этот Петик! Пусть себе выдумывает про немецкое мыло, так ему тетка Мальвина и поверила! Она же своими глазами видела, как такими брусками наши взорвали, когда отступали, водокачку. И карандашик, говорит, ногти красить. Так накрасишь, что не останется ни ногтей, ни пальцев. Тимка, стрелочницы Гаврилихи сынок, хотел из такого карандашика свистульку сделать, с тех пор ходит с тремя пальцами на двух руках.
Тетка Мальвина не спала всю ночь. Ей было и страшно, и вместе с тем в груди росло какое-то радостно-мстительное чувство. Сам комендант бриться ходит. Сигаретками угощает. Дурень ты немецкий! Обожди, он тебе такую сигаретку покажет, что забудешь, как отца родного зовут. Это, видать, жук, огни, и воды, и медные трубы прошел. Недаром он это «мыло немецкое» припасает. Поезда почти каждый день подрываются на минах, разве это так себе.
Ну и хитрый, однако! Мать родная не догадалась бы никогда. От нее, от Мальвины, скрывается. Пускай что хотят говорят про Мальвину, но она сквозь землю видит. Не на такую напал! Но разве она ему враг в таком деле?
Тетка Мальвина решила молчать. Раз он, этот Петик, скрывается, хочет ей нос утереть, ее хата с краю. Только еще придет коза до воза. Пусть себе Мальвина глупая, но кто знает, что у нее целых два месяца лечился раненый красноармеец? Никто не знает. То-то же!
На следующий день тетка Мальвина сразу заметила, что доска в углу больше не открывается. Петик держался как-то настороженно и время от времени бросал на тетку пытливые взгляды. Не укрылось от нее и то, что с самого утра прибежал этот самый Трапеза. Видать, тоже птица стреляная. Так она и поверила, что ему приятно таскать на спине этот деревянный ящик. Мелкий ремесленник. Знаем мы таких ремесленников!
Когда Сила Прохорович напал в тот день на Петика, тетка Мальвина только усмехнулась про себя. «Пусть ругается, одноногий дурень! Жизнь прожил, а ума не набрался. Слепой котенок. От его ругани никому не жарко и не холодно», — думала тетка.
Но пришла очередь заметить кое-что и Силе Прохоровичу. После того как Петик хотел угостить старика немецкой сигаретой, Сила Прохорович невзлюбил своего хозяина. Теперь он сидел в парикмахерской только в случаях крайней необходимости, когда нужно было разжечь старый примус и согреть воды. Старик даже подумывал о том, чтобы бросить эту службу. На какое лихо она сдалась ему! На кусок хлеба он заработает и продажей веников. Старого телеграфиста удерживало на службе только одно — возможность поговорить с людьми. Дома ему даже словом перекинуться было не с кем.
Однажды перед вечером Сила Прохорович пристроился в уголке возле порога и, казалось, дремал. Клиентов в будке не было. Петик стоял у окна и, как всегда, посматривал на железную дорогу. Он глядел на немецкого часового с черным автоматом на груди, стоявшего под деревянным грибом на перроне, на обмытые дождем блестящие рельсы и барабанил пальцами по стеклу. Как только Петик забарабанил, Сила Прохорович насторожился. Его чуткое, натренированное годами ухо сразу уловило знакомый перестук «морзянки», ведь когда-то, не заглядывая в телеграфную ленту, он читал самые длинные телеграммы. «Вика, Вика… Вика», — выбивал пальцами по стеклу Петик. Сила Прохорович даже привстал от удивления. Он не помнил, чтобы этот молокосос когда-нибудь работал на телеграфе.