В зеленой немецкой шинели, в барашковой шапке-кучомке с красной поперечной лентой дядька был очень смешон. Но мы не смеялись над ним — у нас с Апанасом Медведькой была особая дружба. Он был не какой-нибудь дядька, он был человек геройский. Про свои боевые дела дядька Апанас рассказывал не слишком часто. Слыхали мы, что до войны он ездил машинистом на курьерских поездах.
Но случилось так, что его поезд разбомбили, и Медведька остался на захваченной немцами земле. Фашисты посадили было дядьку на паровоз. Да недолго катались, как говорится: «Где сели, там и слезли». Во время одной поездки он стукнул часового-немца тяжелым по затылку, а сам спрыгнул с паровоза в темноту ночи. Понятно, что от немецкого поезда остались одни воспоминания. Так Медведька попал в наш партизанский отряд «Смерть фашизму».
Как специалиста по железнодорожному делу, дядьку направили в подрывную группу. Подрывником он, видимо, стал отменным, так как всегда перед заданием командир отряда вызывал его к себе в шалаш и долго с ним советовался. Одним словом, дядьку Апанаса уважали и любили в нашем отряде. Мы же познакомились с ним на почве махорки, и это особая история.
Дело в том, что дядька Апанас был заядлым курильщиком, у него даже усы были желтые. Разведением табака, известно, партизаны не занимались, и дядька просто болел от недостатка махорки. В те дни, когда в его кисете было пусто, он ходил злой и на чем свет стоит ругал немцев. Не один Апанас терпел махорочный голод. Смешно было глядеть, как к партизану, который разжился табачком на одну закрутку, пристраивалась целая очередь. Хозяину цигарки жалобно смотрели в глаза и с нетерпением ждали, когда папироска пойдет по кругу. Пусть бы тогда кто-нибудь попробовал лишний раз затянуться!
Мы с Тишкой Дроздом пришли в отряд из районного городка, а до этого были связными. Там остались наши друзья-подпольщики, и к ним за сведениями о немцах каждую неделю посылал нас командир отряда. Вот об этом-то и дознался Апанас Медведька.
— Зайдите, хлопчики, ко мне, — позвал он нас однажды к себе в шалаш.
В шалаше у дядьки лежали разные принадлежности подрывного дела: желтоватые шашки тола, мотки бикфордова шнура, мешочки сухого песка, взятого с железнодорожной насыпи. Но дядька зазвал нас к себе не для того, чтобы похвалиться своим хозяйством. Он с хитроватой улыбкой достал из уголка шалаша цинковую коробочку от запалов, но в коробке никаких запалов не было. Там был чистый сотовый мед. Меду нам с Тишкой Апанас Медведька тогда не пожалел. Мы ели и не могли понять, с какой радости стал он к нам такой добрый. Но скоро все прояснилось.
О том, что мы ходим к подпольщикам и приносим разные сведения, никто не знал и, кроме командира, не должен знать. Одно неосторожное слово — и погубишь людей, что воюют без оружия. Поэтому слово «конспирация» мы с Тишкой твердо помнили. Но Апанас Медведька недаром был стреляной птицей, он знал, с какой стороны к нам подойти.
— Слышал я, хлопчики, что вы в Зазыбы идете, — не моргнув глазом, проговорил он. — Зайдите, будьте ласковы, к Федору Пинчуку, он с самого края живет, дичок у него под окном. Пусть даст махорки. Скажите, Медведька просил. Он мне не откажет.
Хитрый был человек Апанас Медведька! Зазыбы — наша партизанская деревня, и идти туда нам было нечего. Мы с Тишкой кивнули в знак согласия. А по дороге решили, что принесем Медведьке махорки, хоть и не пойдем в Зазыбы. Подпольщики не то что махорки, птичьего молока достанут, если нужно для дела. А дядька Апанас стоит того, чтобы его табаком угостить. Ну, а если догадывается, куда мы ходим, невелика беда: человек свой, надежный.
Мы с Тишкой не курили и не знали вкуса в этом деле, хотя понимали уже, что табак в партизанской жизни — вещь немаловажная.
В лагерь мы вернулись не только с вестями для командира, но и с несколькими пачками табаку для дядьки Апанаса. Табак принесли немецкий. Акционерная компания «Фриц Вольф и Кº», как было написано на пачках, должно быть, и не подозревала, что ее продукцией обеспечивается самый непримиримый враг германской империи — дядька Апанас. Он же чуть не бросился нас целовать, когда мы отдали ему табак. Разумеется, объяснять ему не надо было, что это не та марка, которую вырабатывал Федор Пинчук из деревни Зазыбы.
Но все же стоило видеть дядьку Апанаса после того, как он затянулся немецкой махоркой.
— Черти вонючие, весь свет захотели завоевать, а махорки человеческой не могут сделать, — ругался дядька, но цигарки не бросал. — Это же не махорка, а труха какая-то. Ни тебе крепости, ни вкуса, как солома. Вот до войны махорка была, дрозды! Купишь пачку за пятьдесят копеек, а она что твой чай. Ядреная, крепкая, лихо ее матери! Затянешься — и сразу чертики с рожками в глазах заскачут. Эй, скорей бы закурить нашей махорочки.