Непонятно было только одно. Почему немецкие машины мчатся на восток, а не назад? Может, фашисты удирают каким-нибудь другим путем, а по нашему шоссе подбрасывают подкрепление? Все это надо было узнать.
Мы вернулись на шоссе, чтобы забрать лопаты. Снова повалил снег, и это было нам на руку. Мы собирались незаметно исчезнуть. Вдруг Базыль наклонился и поднял какой-то сверток. Он развернул газету, из нее посыпались разные объедки. Но это нас не интересовало. Газета была немецкая, и мы впились в нее глазами, стараясь прочитать заголовок, напечатанный крупными красными буквами во всю полосу. «Русишэ офэнзивэ ист гэшайтэрт», — прочитали мы. Из всего этого нам было известно только одно первое слово.
— Что может означать это «офэнзивэ»? — допытывались мы друг у друга. Мы прочитали еще несколько строчек и пожали плечами. Все слова были для нас темны, как китайская грамота. Пять лет учили мы в школе немецкий язык, а как дошло до дела, оказались самыми настоящими олухами.
Пробираясь в сумерках к местечку, мы всю дорогу зло шутили над собой и своим знанием немецкого языка. Мы умели просклонять «дэр», «ди» и «дас» и проспрягать «хабен». Еще знали, как называются чернильница, книга и школа. И на все это потрачено целых пять лет!
С какой-то нежностью и благодарностью вспоминали мы теперь нашу маленькую учительницу немецкого языка. Она желала нам добра и так горячо призывала изучать чужой язык! А мы с дурацким упорством не хотели считать ее предмет «настоящим».
Всю дорогу мы повторяли запавшие в память слова, которые всегда произносил дежурный по классу при входе учительницы: «Их бин орднэр, ин дер клясэ фэлен…» Мы помнили, но не знали, что значат эти слова.
И все же во всех наших переживаниях было нечто, что подбадривало и согревало нас всю дорогу. В памяти вставало искаженное лицо немца. Раз он злится, это хорошо, это не может быть плохо. Нас обнадеживал еще кусочек немецкой газеты. «Не прочитали так, прочитаем со словарем. Что может означать это „русишэ офэнзивэ“?»
Мы не заметили, как пришли в местечко. Сделав крюк, очутились на улице, где жил Микола Асмоловский. Он прямо-таки заплясал, когда услыхал про Москву и взбешенного немца. Вчетвером быстро помчались к Тишке Грошику. Ни один человек за эти дни не прошел еще по Тишкиному двору. Хата по самые окна была занесена снегом. Тишка, как медведь, схоронился в своей берлоге и, казалось, ничего не хотел знать об окружающей жизни.
Он лежал на печи возле самой трубы, накрывшись кожухом. Там же под охапкой тряпья спала и его мать.
Мы зажгли спиртовку. В хате царил лютый холод. В ведре, стоявшем возле двери, вода промерзла до самого дна, и неизвестно, как наш приятель обходился все это время без воды. Мы стащили Тишку на пол. За три дня лицо его покрылось белым пухом, глаза были безразлично скучные.
— Найди немецкий словарь! — приказали мы Тишке.
Он еще ничего не понимал, но, видя нашу взволнованность, довольно живо вытащил из-под стопки книг толстый томик в черной ледериновой обложке.
— Найди слово «офэнзивэ»!
Тишка склонился над словарем, торопливо перевертывал странички. Минута, пока он искал незнакомое слово, показалась нам целой вечностью.
— Наступление, — наконец проговорил Тишка.
Мы бросились его обнимать. Мы тормошили Тишку изо всех сил, словно хотели вытрясти из него все его равнодушие и безразличие к жизни.
— Постойте, — вырвался Тишка. — Чего вы беснуетесь?
Базыль Маленда протянул ему обрывок немецкой газеты. Тишка поднес его к трепещущему пламени спиртовки и прочитал заголовок, напечатанный крупными красными буквами. Его глаза сразу ожили и засветились незнакомым нам раньше радостным блеском.
— Нужно завтра побриться, — сказал он, проведя рукой по щеке. — Я, должно быть, простудился, все эти дни болела голова.
Мы так неистовствовали, что проснулась Тишкина мать. Она подняла голову и удивленно смотрела на нас.
— Тишка, — наконец промолвила она. — На загнетке в чугунке картошка, ты поешь. А солдатам не давай, им паек дают.
Тишкина мать почему-то называла нас солдатами. Только в редкие минуты просветления она узнавала нас и звала по имени.
— Пошли наломаем щитов, — предложил Тишка. — Завтра я забью все дырки, а то в этой хате околеть можно.
Снова в печке трещали сосновые доски, а мы, сидя возле огня, слово за словом переводили статью из кусочка немецкой газеты. «Русское наступление провалилось», — так называлась статья. Но мы не обращали внимания на название. Даже из немецкой газеты было ясно, что фашисты Москву не взяли, что наши наступают, что бои идут где-то западнее Калинина и Калуги.