Мы превозносили до небес наших генералов, командующих и маршалов за то, что они так ловко обвели вокруг пальца фашистов и не сдали Москвы. Мы радовались, что немцы сами теперь пишут про наши самолеты и танки. Еще совсем недавно они заявляли, что никаких советских самолетов и танков не существует.
Мы переводили и спорили по поводу незнакомых нам немецких слов. Сейчас в наших глазах они приобрели свой настоящий смысл, и мы старались сознательно разобраться в том, что раньше заучивали механически.
Над статьей просидели всю ночь. И за одну эту ночь пришлось разворошить все наши знания по немецкой грамматике. За какие-нибудь десять часов мы, кажется, выучили столько слов, сколько не запомнили за пять лет на уроках маленькой учительницы. Эти слова не нужно было повторять. Добытые в муках, из недр толстого словаря, они сами запечатлевались в памяти.
К утру спиртовка погасла. Спирт, настоянный на гадюке, кончился. Он сослужил нам большую службу, и стоило помянуть добрым словом старого чудаковатого учителя ботаники и зоологии, который добросовестно охранял школьное имущество. Но учителя мы тогда не вспомнили. Наши мысли были заняты фронтовыми делами.
— Эта газета за декабрь, — сказал Тишка. — Может, она напечатана в начале месяца, а может, в конце. Наши за это время могли отогнать немцев за сотни километров.
— Может быть, наши теперь около Орши? — высказал догадку Лявон Гук.
— А может, подходят уже к Гомелю? — проговорил Микола Асмоловский.
От таких предположений было легко и радостно.
Мы вышли от Тишки на рассвете. В окнах местечковых хат мелькали тусклые отблески горящей на очагах лучины. Медленно гасли в темно-синем безоблачном небе звезды. На морозе гудели уцелевшие провода. Они гудели о чем-то таинственном и радостном, о чем еще не знало сонное местечко, о чем этой ночью узнали мы.
Настоящая радость, как и беда, никогда не приходит одна. Она ведет за собой и другую и третью радость. Может, потому, что у человека, опьяненного ею, вырастают крылья, и для него нет тогда ни преград, ни трудностей. А может, есть и какая-нибудь другая причина, которой еще до сих пор не открыли самые умные люди.
Не знаю, зачем в один из зимних дней я наведался в помещение районной редакции. В нем было пусто и безлюдно. Сквозь выбитые окна комнаты намело много снегу. На полу в беспорядке валялись какие-то бумаги, обрывки газет. Я прошел по всем комнатам редакции. Все, что могло интересовать жадных на поживу мародеров, было растащено. Здесь не осталось ни стола, ни стула, ни даже самой обыкновенной вешалки или дверной ручки. Я нашел одну целую подшивку районной газеты и спрятал ее под полом. Ведь в этой газете была напечатана моя заметка!
И еще я увидел на полу рассыпанный шрифт. Бережно поднял несколько металлических букв и, внимательно их осмотрев, спрятал в карман. Мне еще не приходилось держать в руках литеры, которыми печатают книги и газеты, и этот мой поступок, возможно, означал простое уважение к печатному слову.
С того вечера, когда я зашел в бывшую редакцию, начался сплошной поток удач для нашей пятерки.
Перелистывая дома подшивку, я наткнулся на заметку, которая заставила меня задрожать от волнения. В ней сообщалось о безупречной работе почтальона Явхима Цельпука из деревни Осовец. Этот Явхим добился, что в Осовце каждый колхозный двор выписывал газету. Но не это было главное. Главное то, что лучшего почтальона Явхима Цельпука контора связи премировала радиоприемником «Колхозник».
Я летел к Тишке Грошику как на крыльях. Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что теперь промашки не будет.
Деревня Осовец — не районное местечко, полиция туда не заглядывала, и, значит, радиоприемник остался у своего владельца.
На следующий день мы втроем отправились в деревню Осовец. Тишка на операцию не пошел, у него не было обуви. Базыля Маленду идти отговорили. С его излишне горячим характером можно было погубить все дело. От местечка до деревни Осовец километров восемнадцать, и половину пути мы прошли по хорошей санной дороге. А дальше шли напрямик лесом, проваливаясь по грудь в снег, пробираясь чуть ли не на четвереньках. В Осовец явились, когда короткий зимний день уже кончался. Деревенька маленькая, всего в одну улицу, и до самых крыш засыпана снегом. В предвечернем синеватом сумраке нам, промерзшим и мокрым, она показалась райским приютом.
У нас был, конечно, заранее разработан план действий, тонкий, дипломатичный. Мы не знали, сколько Явхиму Цильпуку лет, что он за человек, как встретит нас. Но это не имело большого значения. Важно было разузнать, есть ли у него радиоприемник. Для начала мы решили воздействовать на бывшего почтальона лаской. Для этого несли в лесной Осовец полпуда соли, самого ходкого по тому времени товара. Часть соли мы еще в местечке решили обменять на самогонку. С пьяным говорить легче. В качестве последнего козыря фигурировала районная газета, где черным по белому написано, что Явхим Цельпук — активист и премирован радиоприемником. Это давало возможность, в случае чего, припугнуть его карами со стороны немецких властей.