Мы боялись только одного: заметка довоенная, за минувшие полгода мало ли что могло случиться с почтальоном. Его могли мобилизовать в армию, могли убить, когда в этих местах проходил фронт, наконец, он мог куда-нибудь выехать либо просто умереть. В тот день мы желали неведомому Явхиму Цельпуку доброго здоровья в сто раз сильнее, чем кому-нибудь другому на белом свете.
Наши страхи оказались напрасными. Первый встречный указал хату бывшего почтальона, добавив, что ее хозяин, должно быть, дома. Наши сердца то неудержимо бились, то замирали, а лица то вспыхивали, то бледнели.
— Спокойно, — сказал Лявон Гук, подходя к калитке. — Побольше выдержки!
Сегодня Лявон должен был выполнять роль главного дипломата. Наконец мы в хате. Стены аккуратно побелены, чисто, в очаге, как в стихах Якуба Коласа, ярко пылает смоляная коряга. Навстречу нам поднялся из-за стола низенький, подвижный человек, с выгнутыми, как колесо, ногами. Лицо бритое, чистое, и трудно сказать, сколько ему лет. Так вот он какой, желанный Явхим Цельпук.
— Вам соли не нужно? — начал Лявон Гук. — Мы из местечка.
— Слышишь, Марья! — сыпнул человек мелким горохом. — Зверь сам на ловца бежит. А ты охала, стонала, что соли нет. Бог даст день, даст и помощь. А что вы, хлопчики, за вашу соль хотите?
Из-за трубы деревенской печи на нас смотрела немолодая женщина. Ее взгляд показался нам настороженным и даже немного испуганным.
— Хотим разжиться самогонкой, — продолжал Лявон. — Ведь скоро Новый год, если считать по-церковному.
— Так-так-так, — сыпал человек. — А много у вас соли?
— Полпуда.
— Ну, всю ее я, видать, не куплю. У меня всего бутылки три. Разве позвать соседей?
— Не надо соседей, — смутился Лявон. — Хватит с нас и трех бутылок.
Теперь уже и хозяин посматривал на нас с подозрением. Существовали неписаные расценки, по которым за килограмм соли давали пол-литра самогонки. Исключительная дешевизна нашей соли, видимо, озадачила хозяина. Но мы не дали ему опомниться и высыпали соль на белую скатерть, которой был застлан стол.
— Ах, боже мой! — охая, соскочила с печки хозяйка. — Что же ты, Явхим, не посадишь людей? Садитесь, хлопчики.
Мы сели на скамейку. Хозяин явно растерялся от нашего великодушия. Он бегал по хате, суетился и не знал, за что взяться. На столе же целая гора белой, как снег, соли, настоящее богатство.
— Разве сбегать к куму Кузьме, — наконец нашел выход хозяин. — Может, у него еще прихвачу пару бутылок.
— Не нужно, — встрепенулся Лявон.
Но хозяин был уже в сенцах.
Через полчаса мы сидели за столом. С величайшей осторожностью хозяйка пересыпала соль в кувшины, а на белой скатерти появилась сковорода яичницы, две большие миски с капустой и огурцами. Из пяти добытых нами бутылок две мы поставили на стол. Незаметно перемигнулись: хозяин ростом с воробья, ему много не нужно.
Самогон разливал Лявон. Хозяину он налил почти целый стакан, а нам по половине.
— Чтоб жилось и велось, — обратился он к хозяину. — Не знаю только, как вас зовут.
— Явхим Калистратович.
— Выпьем, чтоб дома не журились, Явхим Калистратович.
— На здоровьечко! — пожелала хозяйка. Теперь она стояла возле печки и смотрела на нас добрыми глазами.
Мы промерзли и изголодались. После выпитой самогонки по телу разлилась приятная теплота. Чтобы не опьянеть, мы старательно закусывали. Хозяин же только надкусил огурчик и сидел, подперев подбородок руками.
— Выпьем еще по одной, — предложил Лявон.
Как и в первый раз, он налил хозяину чуть не полный стакан, а нам немножко меньше половины. Самогонка исчезла в горле маленького Явхима Калистратовича как-то мгновенно. Он снова закусил только кусочком огурца и молча следил за нами. У нас же раскраснелись лица и стало двоиться в глазах. Видно, хорошей самогонки припас Явхим Калистратович. Мы не выпили еще и по стакану, а в голове так сильно зашумело. И хозяин и хозяйка казались нам теперь такими хорошими, милыми людьми, а их беленькая хатка настоящим райским уголком. Где, интересно, прячет этот почтальон свой радиоприемник? Может, под печкой, а может, в погребе?