По чести если, из-за белых ниток он уж больно резво взвился, обычно так не улепетывает. Видно, не то спрошено, ну вовсе дурное. Того и гляди, дед Сомра пошевелится да пригрозит из-под топей, забулькает от возмущения.
Вот и дверь. Сухая совсем, не упала еще первая капля. Хотя сосны стонут, самое время прятаться. Ох и радость – нырнуть в свой дом да и прикрыть дверь! Сюда, в Кимкино владение, никакая напасть не сунется. Он, может, и прыгает зайцем, а только страха в нем нет, ну ни капельки! Одна лихость.
Дверь захлопнуть не получилось. Совесть ножку подставила, за косу веткой дернула. Оглянись: а ну там Кимка имеется, за спиной. Он ведь какой? Застенчивый, от обиды не скоро отходит. Орехи грозилась не брать, так он и домой в дождь не явится, если не позвать…
– Кимка, страшно ведь без тебя в такую ночь лиловую! Кимочка…
Все мы на лесть падки. Оборонять вон – сразу явился. Одним прыжком из дубовой кроны упал – да и юркнул в нашу нору. А в сказках говорится: не лазают зайцы по стволам. Хотя, чего уж, никакой он не заяц.
Ох беда, вне тени Безвременного леса и слово такое давно истлело в людской памяти – заяц. У людей теперь мало слов. Но – не к ночи разговор, и так тетка туча багровеет всерьез, наползает на низкое солнышко. Борется, к земле его давит и ночь манит. Пусть. Сложно ли закрыть дверь – да не глядеть на их очередной разлад.
Первая капля стукнула в деревяшку, едва она мягко сошлась с косяком, словно дождинка попросилась в гости. Поздно, у нас все свои – дома. Кимка уже старичком разгуливает, песенку под нос бормочет. На стол собирает. И гриб дождевой принес, и орехи, и малину пахучую, и молоко оленье. Заботливый…
– Бездельница ты. Нитки и не глянула новые.
– Прости. Я сейчас займусь.
– Опосля ужина. Я гнилушек разожгу, светляков позову. Тогда и работай.
– Что тебе за польза с моего шитья? Я вижу: нет её, будто обман вершу, а не дельное дело. Ты объясни, может, оно верно и сложится. Я стараюсь. Честно.
– Все объяснил, что умел. В лес ты вошла, а вот шить моими нитками не научилась… ну и не надо. С тобой мы и так славно коротаем время.
– Разве в этом лесу есть время?
– Ты на себя глянь. Было шесть лет, десять минуло… Есть время. Еще как есть. Вокруг людей оно завсегда водится, оно вроде мошкары. Не отвяжется ни за что.
– Тебе не вредно? Я раньше и не подумала, что я тут не к месту.
– Ишь, раззаботилась. Мне уже почитай все не вредно. Кушай.
– А нитки ты где берешь?
– Да везде… Разве ты их не замечала никогда? Так ясное дело, оттого и нет прока в твоем шитье. Не замечала… Разучился я сказки выплетать. Разучился. Беда… А может, и это уже не беда? Кушай.
Ну как с ним разговаривать? Все вроде внятно да ясно, только не осело ни единой крошечки понимания в лукошке моих разумений. А Кимочка огорчился так тяжело и даже безнадежно… Поник весь, меньше стал на вид. В чем вина и как исправить? Остается лишь снова разбирать нитки, раз принес и велел. Он ведь не шуткой считает их, а чем-то важным и даже, кажется, главным.
Нитки сегодня красивые. Лиловые, как марник под солнцем. Золотые с розовым – вроде сосновых стволов по утру. Черничные, какие тетке туче в пору подарить, так на её тушу похожи. И серые есть с ивовым глянцем – дождинки. И зеленые в крапинах теней, прямо лиственные. И земляничные, аж запах от них идет. Остается взять иглу, рукой провести над тканью, восстанавливая натяжение. И начать шить. Сперва, знамо дело, небо. Синее оно, в нем покой и надежда. В нем свет. И туча, но и она – благо.
Нехорошее ниже копится. Там, где мы живем – люди да выры. Вся грязь вокруг нас лепится… Разве я виновата, что кимкиными нитками грязи не вышить? И не надо, а только и этот лес у меня не получается. Совсем. Сколь пробовала – даже иглы ломаются. Бестолковая я, огорчение кимкино, крах его надежд. Вижу, больно ему – а в чем беда, не сказывает. Ушел в дальний лаз, завозился – на ночь устраивается. Тяжко ему глядеть, как я не справляюсь с делом. Чернику ем, молоко пью, расту… Время в лесу из-за меня роится, не переводится. Но вот пользы – нет и малой.
Небо, как обычно, получилось замечательное. И тетка туча, и штопка проливного дождя.
– Ты не плачь, – окончательно расстроился Кимка. – Еще такой напасти мне не хватало… Живем не тужим, складно дружим. И еще сто лет проживем.