— Вот твоя потеря, пень трухлявый! — ругнулся Николай, шагнув обратно в лодку и вскидывая над головою топор бригадира. — Сюда тебе, старому черту, нырять надо было!
Тот поспешно вернулся, развел руками.
— Совсем память ушла, один скилироз остался.
В палатке бригадир переоделся, присел возле топившейся печурки, закурил. От мокрых волос поднимался пар, смешивался с папиросным дымом.
— Значит, осуждаешь? — поднял глаза на Николая.
Николай успел согреться, злость прошла, схватываться со стариком больше не хотелось; он промолчал, начал развешивать мокрую одежду.
— Осуждаешь, — утвердился старик и, пыхнув в очередной раз дымом, вдруг заговорил так, будто продолжил прерванное когда-то повествование: —…а приказ нам в тот день от командования был такой: восстановить мост через Оскол. Тот самый мост, что посередке между Изюмом и Святогорском…
— Ну, покатил дед за синие моря, за высокие горы, — все же вклинился Николай.
Петя Клацан показал ему кулак, проговорил с сердцем:
— Куда тебя заносит сегодня?
И добавил, подсаживаясь поближе к старику:
— Все равно ведь дурака валять, пока не обсохнем.
Старик усмехнулся:
— Добро, поваляем дурака… за синими морями.
Помолчал, вернулся к прерванному повествованию:
— Ну, значит, получили приказ, дождались темноты, подобрались поближе к мосту, залегли в кустах по-над берегом, слушаем…
— Чего слушаете-то? — придвинулся Алеха.
— Дак это… Немца, такое дело, слушаем. Немец на другом берегу засел да и хлобыщет из минометов в нашу сторону. Без прицельности, наугад, но аккуратно по часам: десять минут отсчитает — залп, десять минут отсчитает — залп… Не знаю, как у кого, а у меня все захолодало внутрях: не приходилось еще под минами робить…
Да ведь сколь не слушай, а начинать надо. Ну, командир наш, Кобзев ему фамилия была, толкует: «Вот что, казаки, — это он для бодрости казаками нас навеличивал, — вот что, казаки, работа у нас шумливая, без стуку не обходится, и потому думаю, самое время топорами тюкать, когда немец себе уши своими выстрелами заглушает».
И, такое дело, пополз к мосту. И все за ним. А я… лежу. Лежу, будто гора на мне…
— Как это лежишь? — почему-то шепотом спросил Алеха.
— Сробел, стало быть! Первый же раз под мины шел…
Николай, хочешь не хочешь, прислушивался к рассказу старика и сейчас, представив себе, как все поползли, несмотря на обстрел, в ночную неизвестность, возможно, навстречу смерти, — всё двинулись, а один, спасая шкуру, затаился, — представив это, невольна сжал кулаки.
— Я лично убивал бы таких! — вставил с неожиданным для себя гневом. — Стрелял бы: как предателей!
— Все так, — вздохнул, соглашаясь, старик. — А только кто мог углядеть в темноте, что который-то один остался? И на заметку не взяли. Ну, а я полежал, полежал, одолел страх да и пополз следом…
Пробрались под береговой пролет моста, огляделись, начали ладить на откосе деревянные стойки под фермы. Взамен, стало быть, разрушенного устоя. А немец не унимается, все хлобыщет, только осколки дзекают о железо. Долго ли, коротко ли — зацепило двоих наших. Один прямо на руки мне упал. В живот угадало. Вот ведь как!..
Перевязали их, как умели, уложили в сторонке да и дальше вкалывать. Это сказать скоро, а ведь каждую стойку замерь, отпили, подгони, закрепи. Одним словом говоря, обстрел обстрелом, а дело делом…
Этак — до самого почти что рассвету. Изладили все ж. Как требовалось. Думаю, без скидки могли себе сказать, как это по-теперешнему говорится: мо-лод-цы! Тут Кобзев шумнул: «Шабаш, казаки, забирай раненых — и в лес!» Эту команду очень даже проворно сполнили, в момент в лесу оказались…
И первым делом — за кисеты: покуда мост ладили, не до курева было. Тем более под минами. Мне тоже страсть как курить хотелось, да ране, чем кисет достать, по привычке за поясом пошарил. Пошарил — и обмер: нету топора на месте! Оставил, получалось, под мостом, драпавши на радостях-то в лес. Что пережил тогда, обсказать невозможно…
— Неужто нового не дали бы? — удивился Петя Клацан.
— Отчего не дать? Дали бы, такое дело, а только фабричный топор ни к чему был при тогдашней нашей работе, он перед осколками слабину имел.
— Причем тут осколки?
— А как же! Фронт — он фронт и есть, снаряды, мины рвутся, осколки набиваются в древесину. Ты себе топором машешь, не остерегаешься, вдруг дзень — и половины лезвия нету.
— Фабричный — дзень, а твой заговоренный, что ли?
— Дорогушенька! Мой — собственной поделки, сибирской. Мы в Сибири как топоры ране ладили? Обухи, не стану врать, фабричные пользовали, а вот на лезвия наваривали сталь особой крепости. Приноровились добывать у железнодорожников пружины с вагонных буферов — такую сталь и наваривали, от пружин…