– Ясно, – откликнулась миссис Мерсер.
– Ее имя говорит вам о чем-нибудь?
– Да. Она у нас лечилась.
– Совершенно верно.
– Я помню. С тех пор прошло немало лет, мистер Хейз. – Она улыбнулась. – Вас следует называть мистер Хейз или детектив Хейз? А то я в растерянности.
– Как хотите, – улыбнулся в ответ Хейз.
– Тогда мистер Хейз, – сказала она. – Миссис Лассер лечилась у нас вскоре после нашего открытия, так сказать. Мой муж открыл больницу в 1935 году, и она, по-моему, была здесь в те годы.
– Миссис Лассер поступила к вам в 1939 году, – сказал Хейз.
– Да, правильно.
– Можете ли вы об этом мне рассказать?
– О чем именно?
– Сколько она платила?
– Что?
– Ведь это частная лечебница, – сказал Хейз. – Сколько миссис Лассер платила за лечение в 1939 году?
– Не могу сказать вам точно. Придется поднять наши счета. Хотя сомневаюсь, сохранились ли они.
– Ваши финансовые документы, имеете вы в виду?
– Да. Наши медицинские архивы сохранены полностью.
– Тогда попробуйте вспомнить, хотя бы приблизительно, сколько стоило лечение в 1939 году?
– Пожалуй, сто долларов в неделю. Или сто двадцать пять. Не больше, я уверена.
– И мистер Лассер согласился нести такие расходы?
– Наверное. Его жена лечилась у нас, значит, он...
– Регулярно ли он платил?
– Не знаю, мистер Хейз. Если это важно, я попрошу выяснить, не сохранились ли счета. Но я...
– Успеем проверить это позже, – сказал Хейз. – Не можете ли вы сказать мне, сколько времени миссис Лассер пробыла здесь?
– Ее выпустили в июне 1942 года по рекомендации моего мужа.
– Был ли ваш муж убежден в то время, что миссис Лассер можно было по закону считать способной отвечать за свои действия?
– То есть дееспособной? – спросила миссис Мерсер. – По-моему, это выражение не имеет смысла. Нам, психиатрам, оно было навязано представителями судебных органов. Если вы хотите спросить, считал ли мой муж, что миссис Лассер способна жить в кругу своей семьи, да, мой муж так считал. Если вы спрашиваете, был ли он уверен, что миссис Лассер не предпримет новой попытки причинить себе или кому-нибудь другому вред, да, мой муж был в этом уверен. Более того, момент был наиболее благоприятным для ее возвращения домой. Ее болезнь, как вам, возможно, известно, началась с отъезда ее сына в школу. Или, по крайней мере, в эту пору болезнь себя проявила. А в июне 1942 года сыну было уже восемнадцать, и он должен был вернуться домой. Мой муж все это тщательно рассчитал. Естественно, он не мог предвидеть того, что произойдет с Тони.
– А что произошло, миссис Мерсер?
– Видите ли... Вы его видели?
– Да.
– У него появилась боязнь внешнего мира, – сказала миссис Мерсер.
– То есть?
– То есть он не выходит из дома.
– Не выходит или не может выйти?
– Не может, если вас так больше устраивает.
– Я спрашиваю, миссис Мерсер, может ли он при желании выйти из дома или он не в силах на это решиться?
– Насколько мне известно, мистер Хейз, а мы с 1945 года перестали быть в контакте с миссис Лассер, насколько мне известно, Тони Лассер по возвращении из школы в июне 1942 года ни разу не выходил из их дома в Нью-Эссексе. С тех пор прошло много времени, мистер Хейз. Вы знакомы с природой фобических реакций?
– Нет, не совсем.
– Фобия – это... Как бы вам объяснить?.. Это – сочетание страха с тревогой. Как только тревога погашена...
– А что такое тревога? – спросил Хейз.
– Неужели в двадцатом веке можно отыскать человека, который не знает, что такое тревога? – изумилась миссис Мерсер и улыбнулась.
– Разве это плохо?
– Если вы никогда не испытывали этого состояния, то это хорошо, – ответила она. – Тревога – это состояние подавленности или психического напряжения, которое обнаруживается в большинстве форм психических расстройств. В случае с Тони Лассером он сублимирует свою тревогу нежеланием выходить из дома.
– Но почему он не хочет выходить из дома? – спросил Хейз.
– Потому что ему это физически тяжело.
– Чем именно?
– Он может начать дрожать или потеть, может испытывать учащенное сердцебиение, оказаться в полуобморочном состоянии, а то и в самом деле потерять сознание, у него может схватить живот... – Миссис Мерсер пожала плечами. – Другими словами, у него возникает острая тревога.
– Но, несмотря на все это, он может выйти из дома, если ему понадобится?
– Видите ли...
– Например, если в доме пожар, он ведь попытается выбежать из дома, не так ли?
– Наверное. В зависимости от того, насколько интенсивно его фобическое расстройство. Вообще-то говоря, можно утверждать, что реальный страх перед пожаром при виде огня может оказаться сильнее, нежели фобическая реакция в таком человеке.
– Значит, Лассер мог выйти из дома? – настаивал Хейз. – Он мог убить своего отца?
– Не знаю, – пожала плечами миссис Мерсер. – Возможно. В этом случае желание убить должно быть исключительно сильным, оно должно заставить его преодолеть собственную боязнь.
– Благодарю вас, миссис Мерсер.
– Думаю, что он мог выйти из дома, мистер Хейз. Хотя, с другой стороны, подобная акция весьма сомнительна. Тони Лассер у нас не лечится, поэтому я мало что знаю о происхождении и течении его заболевания. Но мне известно, что, когда он в последний раз покидал дом в 1939 году, его мать пыталась наложить на себя руки. Поэтому весьма сомнительно, что он рискнет это сделать вторично.
– Вы хотите сказать, он боится, что она может снова попытаться покончить с собой?
– Нет, не так все это просто, мистер Хейз. Если бы на этот вопрос было так легко ответить, то нам незачем было бы рассуждать о фобической реакции. Я бы предположила, что он скорей был бы рад, если бы она предприняла такую попытку.
– Я вас не понимаю.
– Вполне возможно, он хочет, чтобы его мать умерла. Но он знает, что, если он уйдет из дома, она попытается покончить с собой. Его тайное желание свершится, и вот это-то осуществление желания так его пугает и настолько его тревожит, что отсюда и проистекает его собственная фобия.
– Что-то очень уж сложно, – вздохнул Хейз.
– Человек – существо сложное, мистер Хейз. Даже тот, кто хорошо приспособлен к этой жизни.
– Наверное, – улыбнулся Хейз. Он встал и протянул руку:
– Большое вам спасибо, миссис Мерсер, за то, что вы пожелали потратить на меня столько времени. Я знаю, вы очень заняты.
– Может, останетесь? – вдруг спросила она. – Мой муж сейчас заседает с врачами, но они вот-вот закончат. Мы обычно в четыре пьем чай. – Она улыбнулась. – Старая бостонская привычка, знаете ли.
– Да, я слышал об этом, – ответил Хейз.
– Останетесь? – У нас в семье любили пить чай, – ответил Хейз.
– Значит, решено. Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой. По-моему, все мои объяснения мало чем вам помогли.
– Может, моему напарнику больше повезло, – отозвался Хейз. – Во всяком случае, я с удовольствием выпью чай с вами и вашим мужем.
А Хромому Дэнни, наоборот, не сиделось дома.
Карелла вовсе не был против встреч на свежем воздухе, ему только хотелось, чтобы Дэнни был более осмотрителен при выборе места встречи.
– На пересечении Пятнадцатой и Уоррен, – сказал Дэнни, несомненно выбрав именно этот угол, потому что он находился в нескольких милях от участка. Возможно, он не знал, а может, и не потрудился задуматься над тем, что правый угол, образуемый этими улицами, приходится на пустырь, продуваемый всеми январскими ветрами. Карелла, подняв воротник пальто как можно выше и засунув туда голову на манер черепахи ушей своих он уже не чувствовал, – стоял, держа руки в карманах пальто, полы которого били ему по ногам, проклинал Хромого Дэнни и никак не мог понять, зачем его отец в свое время покинул Италию. В Италии, когда carabinieri встречаются с осведомителем, то происходит это, по всей вероятности, за столиком, вынесенным на тротуар под горячие лучи солнца. «Buon giorno, tenente, – скажет осведомитель. – Vuole un piccolo bucchiere di vino»[3].