Был еще один весьма неожиданный феномен, характерный для морских глубин — частые торнадо. Похоже, они представляют собой периодически возникающие подводные течения, которые появляются почти внезапно и производят ужасное действие, вызывая такие же разрушения, как ураганы на суше. Нет сомнения, что, не будь этих течений, наступили бы застой и разложение, как бывает при полной неподвижности. Данное явление природы, как и все остальное, имеет свою разумную необходимость, но ощущение от него отнюдь не из приятных.
Когда я в первый раз попал в такой водяной циклон, я прогуливался по дну с чрезвычайно милой девушкой, о которой уже упоминал, — с Моной, дочерью Манда. Мы находились в красивом месте, примерно в миле от Колонии, около насыпи, заросшей водорослями. Водоросли играли и переливались тысячами разнообразных цветов. Это был личный сад Моны. Она очень его любила. Здесь росли ламинарии, розовые серпулярии, пурпурные офиуры и красные голотурии. В тот день Мена показывала мне сад, как вдруг началась буря. Течение, подхватившее нас, было невероятно сильным, и нас не смыло лишь потому, что мы крепко держались друг за друга, спрятавшись за камнями. Я заметил, что несущийся поток был теплым, даже горячим;
это доказывает вулканическую природу течений — отголоска подводного извержения в дальней части океанического дна. Поток поднял грязь на огромной равнине, и свет померк в густом облаке ила. Дорогу назад найти было невозможно: мы потеряли всякое чувство направления, да и вряд ли смогли бы двигаться против течения. В довершение неприятностей медленно увеличивающаяся тяжесть в груди и затрудненность дыхания свидетельствовали, что запас кислорода подходит к концу. Но когда смерть оказывается совсем рядом, человеком овладевает сильная первобытная страсть к жизни, заглушающая другие чувства.
Именно тогда я понял, что люблю свою нежную спутницу, люблю всем сердцем и душой. Сколь загадочна, непостижима любовь! Сколь неподвластна рассудку! Я любил в Моне не лицо или фигуру, хотя они и были прелестны. И не голос, хотя более музыкального голоса мне в своей жизни слышать не доводилось. И не ее быстрый и деятельный ум. Нет, было нечто в глубине ее темных мечтательных глаз, в самой глубине ее души, так же как и моей, что роднило нас на все времена. Я протянул руку и сжал ее ладонь. Я узнавал мысли Моны лишь по выражению ее чувственного лица. Ее взгляд говорил, что она прочла мои мысли и чувства, и прекрасные ланиты моей возлюбленной покрылись румянцем. Смерть рядом со мной не страшила ее, и сердце мое учащенно забилось.
Но нам не было суждено умереть. Хоть мне и казалось, что колпаки наши не пропускают звуков, однако на самом деле некоторые воздушные колебания легко проникали сквозь них или же своим воздействием создавали аналогичные колебания внутри. Мы услышали громкое биение, гулкий звон, как будто вдалеке били в гонг. Я не понимал значения этих звуков, но у моей спутницы не было сомнений. Держа мою руку, она поднялась из-за нашего укрытия и, внимательно прислушавшись, приникла ко дну, а затем стала двигаться против течения. То было бегство от смерти, потому что ужасная тяжесть в груди становилась все невыносимее. Я видел, как милые глаза Моны с тревогой вглядывались в мое лицо, и с трудом брел вслед за нею. Судя по ее движениям, запас кислорода у нее был израсходован меньше, нежели у меня. Я держался, сколько позволяла природа, а затем перед глазами у меня все поплыло, я выбросил вперед руки и упал без чувств.
Очнувшись, я увидел, что лежу на своей кровати во дворце атлантов. Старик-жрец в желтых одеждах стоял у изголовья, держа в руке сосуд с тонизирующим снадобьем. Маракот и Сканлэн склонились надо мной, а Мона на коленях стояла в ногах кровати, и в чертах ее лица читалось крайнее беспокойство. По-видимому, храбрая девушка поспешила к убежищу, около входа в которое во время торнадо били в огромный гонг, чтобы заблудившиеся могли сориентироваться. Она кинулась за помощью и привела ко мне спасательную команду, к которой присоединились и оба моих товарища; они-то и отнесли меня домой. Что бы я ни делал в своей жизни, я вечно буду благодарен Моне, потому что саму эту жизнь подарила мне она.
Теперь, когда Мона чудесным образом последовала за мной в надводный мир людей под солнцем, я часто размышляю о нас и нашей любви. Я так любил Мону, что искренне желал остаться в морских глубинах навсегда, лишь бы не потерять любимую. Еще долго я не мог понять, какие такие сокровенные узы соединяют нас, но я видел, что и Мона чувствует их. Манд, ее отец, объяснил мне природу этой связи. Его объяснение было и неожиданным, и убедительным.
Он смотрел на нашу любовь со снисходительной улыбкой человека, предвидение которого оправдывается. И вот как-то раз он привел нас к себе и установил в комнате серебряный экран, на какой атланты проецируют свои мысли и знания. Никогда, пока жив, я не забуду того, что он нам показал. Сидя рядом и взявшись за руки, мы завороженно следили за картинами, рожденными присущей атлантам памятью о прошлом их расы.
Мы видели скалистый полуостров, омываемый прекрасным синим океаном. Возможно, я не упоминал прежде, что в этом мысленном кинематографе, если можно его так назвать, воспроизводятся не только формы предметов, но и их цвет. На мысу стоял большой белый дом причудливой формы с красной крышей. Его окружала пальмовая роща, где, вероятно, расположился военный лагерь, потому что мы различали белое полотно палаток, видели блеск оружия. Стражники несли вахту. Вот из рощи вышел человек средних лет, одетый в боевые доспехи и с легким круглым щитом на руке. В другой руке он что-то нес, но был ли то меч или копье — я не мог разглядеть. Вот он повернулся, и я понял, что он принадлежал к той же расе, что и атланты. Его можно было назвать близнецом Манда, но черты лица его были несравненно грубее и резче — несомненно, это был жестокий человек, но жестокий не от невежества, а в силу своего характера. Жестокость и ум — опаснейшее сочетание! Высокий лоб, сардоническое выражение обрамленного бородой рта и знакомые нам жесты могли принадлежать только Манду, но душой он с той поры сильно изменился к лучшему.
Когда человек приблизился к дому, ему навстречу вышла молодая женщина. Она была в характерном для древних греков длинном облегающем одеянии — в простейшем и вместе с тем благороднейшем наряде, какое когда-либо носила женщина. Подходя к мужчине, она держала себя с покорностью и уважением, как подобает дочери вести себя в присутствии отца. Он, однако, грубо оттолкнул ее и занес руку словно для удара. Когда она отпрянула, солнечный свет упал на ее прелестное лицо с полными слез глазами, и я увидел, что это была моя Мона.
Серебряный экран померк, и через мгновение на нем появилась другая сцена. Перед нами была скалистая бухта того же полуострова. На переднем плане мы видели лодку необычной формы с высокими заостренными концами. Была ночь, но луна ярко освещала воду. В небе Атлантиды мерцали знакомые звезды. Медленно и осторожно лодка стала причаливать. В ней находились два гребца, на носу стоял человек, закутавшийся в темный плащ. Когда лодка подплыла к берегу, он нетерпеливо огляделся по сторонам. В ярком свете луны я увидел его бледное и серьезное лицо. Не нужно было судорожного рукопожатия Моны или восклицания Манда, чтобы объяснить внутренний трепет, который охватил меня. Этим человеком был я!
Да, я, Сайрес Хедли, ныне живущий в Нью-Йорке и Оксфорде, я, продукт современной культуры, был когда-то частью этой могущественной древней цивилизации. Наконец мне стало ясно, почему многие символы и иероглифы, которые я видел вокруг, казались мне смутно знакомыми. Снова и снова я напрягал память, чувствуя, что стою на пороге какого-то важного открытия: оно совсем рядом и все лее остается за пределом досягаемости. Я понял и причину глубокого душевного волнения, возникавшего всякий раз, когда я встречался взглядом с Моной. Оно шло из глубин моего собственного подсознания, где хранилось воспоминание двенадцати прошедших тысячелетий.
Затем лодка коснулась берега, и из прибрежных кустов показалась мерцающая белая фигурка. Я простер руки, чтобы подхватить ее. После поспешного объятия я поднял девушку и перенес в лодку. Внезапно в лагере поднялась тревога. Неистово жестикулируя, я молил гребцов скорее отчаливать от берега. Но было поздно. Из-за кустов появились толпы людей. Сильные руки схватили лодку за борт. Тщетно пытался я отбиться. В воздухе сверкнул топор и обрушился на мою голову. Я замертво упал на девушку, моя кровь окрасила ее белое одеяние. По ее безумным глазам и открытому рту мы видели, что она кричала, когда отец за длинные черные волосы выволакивал ее из-под моего тела. И занавес опустился.