—Я говорил вам, — сказал он более спокойным голосом, — что мое имя Урганев, Алексей Урганев. Я финн по рождению и провел жизнь в странствованиях по всему свету. Я принадлежу к числу беспокойных людей, не могущих удовлетвориться тихой жизнью. С тех пор, как у меня было свое судно, едва ли имелся порт от Архангельска до Австралии, куда бы я не заходил. Я был груб, необуздан и свободен; а там, на родине, жил человек изящный с белыми руками, с вкрадчивой речью, умевший угождать женщинам. Этот юноша своими хитростями и уловками украл у меня любовь девушки, которую я всегда считал предназначенной себе. До той поры она, казалось, склонна была отвечать на мою страсть. Я был в плавании в Гаммерфесте, куда я ездил за слоновой костью, и, неожиданно вернувшись, узнал, что она — моя гордость, мое сокровище — выходит замуж за этого юношу с изнеженным лицом и что свадебный поезд уже отправился в церковь. В такие минуты, сэр, что-то происходит в моей голове, и я едва сознаю, что делаю. Я высадился на берег со своею командой — все люди, которые плавали со мной годами и на верность которых можно было положиться. Мы пошли в церковь. Они стояли, она и он, перед священником, но обряд не был еще совершен. Я бросился между ними и схватил ее за талию. Мои люди оттолкнули испуганного жениха и зрителей. Мы снесли ее в лодку, привезли на корабль, а затем, подняв якоря, поплыли через Белое море, пока шпили Архангельска не скрылись за горизонтом. Я предоставил ей свою каюту, свою гостиную, всевозможный комфорт. Я спал вместе с людьми на баке. Я все надеялся, что с течением времени ее отвращение исчезнет и она согласится выйти за меня замуж в Англии или во Франции. Проходили дни за днями. Мы видели, как Нордкап исчез позади нас, мы плыли вдоль серых берегов Норвегии, но несмотря на все мое внимание, она не прощала мне того, что я вырвал ее из рук бледного возлюбленного. Затем случился этот проклятый шторм, который разбил и мой корабль, и мои надежды и лишил меня даже возможности видеть женщину, ради которой я так много рисковал. Может быть, она еще может полюбить меня. Вы, сэр, — сказал он задумчиво., — надо полагать, много повидали на своем веку. Как вы думаете, она забудет того человека и полюбит меня?
— Мне надоела ваша история, — сказал я, отворачиваясь. — Я полагаю, что вы большой дурак. Если вы думаете, что ваша любовь может пройти, то самое лучшее для вас — как можно больше развлекаться. Если же эта страсть неизлечима, то лучшее, что вы можете сделать, это перерезать себе горло — таков самый простой выход из подобного положения. У меня нет больше времени рассуждать с вами.
Сказав это, я отвернулся от него и спустился к лодке. Я ни разу не оглянулся, но слышал глухой звук его шагов по песку, так как он последовал за мною.
— Я рассказал вам начало своей истории, — сказал он, — когда-нибудь вы узнаете ее конец. Хорошо бы вы сделали, если бы отпустили девушку.
Я ничего не ответил ему, и лишь оттолкнулся от берега. Когда я отплыл на некоторое расстояние, я оглянулся и увидел его высокую фигуру. Он стоял на желтом песке и задумчиво смотрел мне вслед. Когда несколько минут спустя я оглянулся еще раз, его уже не было.
Долгое время после этого моя жизнь была так же монотонна, как и до кораблекрушения. Иногда я думал, что человек из Архангельска исчез совсем, но следы, которые я встречал на песке, и особенно маленькая кучка пепла от папирос, однажды найденная мною за холмиком, с которого был виден дом, доказывали, что, хотя и невидимый, но он все еще жил неподалеку. Мои отношения с русской девушкой не изменились. Старая Мэдж сначала несколько ревниво относилась к ее присутствию и, казалось, боялась, что она отнимет у нее ту маленькую власть, которой она пользовалась в моем доме. Постепенно, Мэдж уверилась в моем крайнем равнодушии к девушке и примирилась с нашим новым положением и, как я уже говорил, извлекала из него выгоду, потому что наша гостья выполняла за нее многие домашние работы.
Теперь я подхожу к концу своего рассказа, который начал скорее для своего собственного развлечения, чем для развлечения других. Конец этой странной истории, в которой участвовали двое русских, был такой же бурный и внезапный, как и ее начало. События одной-единственной ночи избавили меня от всех треволнений, и я остался наедине с книгами и моими занятиями, как и было прежде, до вторжения этих чужестранцев. Вот как это случилось.
Целый день я был занят тяжелой утомительной работой, так что вечером решил совершить длительную прогулку. Когда я вышел из дому, я был изумлен видом моря. Оно лежало передо мной, словно полоса стекла: ни малейшей ряби на его поверхности не было видно. Но воздух полнился тем не поддающимся описанию стонущим шумом — я уже упоминал о нем ранее, — словно души всех упокоившихся под этими предательскими волнами, шлют мрачное предостережение о грядущих бедах своим братьям во плоти. Жены рыбаков здесь знают последствия этого страшного шума и тоскливым взором ищут темные паруса, идущие к берегу. Услышав этот шум, я вернулся домой и посмотрел на барометр. Он опустился ниже 29 градусов. Тогда я понял, что нас ожидает бурная ночь.
У подножия холмов, где я прогуливался в тот вечер, было уже темно и холодно, но вершины их были облиты розово-красным светом, а море освещено заходящим солнцем. На небе не было видно сколько-нибудь значительных туч, глухой стон моря становился все громче и сильнее. Далеко к востоку я увидел бриг, шедший в Уик.
Было очевидно, что его капитан, как и я, принял к сведению указания природы и спешил укрыться в гавани. Позади брига низко стлалась длинная, мрачная полоса тумана, скрывая горизонт. «Надо торопиться, — подумал я, — иначе ветер может подняться раньше, чем я вернусь домой».
Я был по крайней мере в полумиле от дома, когда внезапно остановился и, затаив дыхание, стал прислушиваться. Мой слух так привык к звукам природы, к вздохам бриза, к рыданию волн, что всякий другой звук был слышен мне на большом расстоянии. Я ждал, весь превратившись в слух. Вот снова на побережье зазвучал протяжный вопль отчаяния, и вдруг, между холмами позади меня, ему, словно эхо, стал вторить жалобный призыв на помощь. Он слышался со стороны моего дома. Я повернулся и что было мочи побежал назад к дому, увязая в песке, перескакивая через камни. Мрачные мысли одолевали меня.
На расстоянии четверти мили от дома есть высокая дюна, с которой видна вся окрестность. Достигнув вершины этой дюны, я на минуту остановился. Вот старое серое строение, вот — лодка. Ничто не изменилось с тех пор, как я ушел. Но тут пронзительный крик повторился громче прежнего, и вслед за тем высокий мужчина вышел из моей двери — русский моряк. На его плече лежала девушка в белом платье. Даже теперь он, казалось, нес ее нежно и с благоговением. Я слышал дикие крики девушки и видел ее отчаянные усилия вырваться из его объятий. Позади них семенила моя старая экономка, стойкая и верная, как старая собака, которая не может больше кусаться, но все-таки огрызается беззубыми деснами на незваного гостя. Она еле-еле плелась вслед за похитителем, размахивая длинными тонкими руками и осыпая его, без сомнения, градом шотландских ругательств и проклятий. С одного взгляда мне стало ясно, что он направляется к лодке. В моей душе родилась внезапная надежда, что я могу успеть пересечь ему дорогу. Я помчался к берегу что было сил. По дороге я зарядил револьвер. Я решил, что это будет последнее вторжение чужеземца.
Но я явился слишком поздно. К тому времени, как я добежал до берега моря, он был в ста ярдах от него, лодка летела все дальше и дальше с каждым взмахом его мощных рук. Я закричал от бессильного гнева и заметался по берегу, словно безумный; ТУТ русский оглянулся и увидел меня. Привстав со своего сиденья, он сделал мне изящный поклон и махнул рукой. Это не был торжествующий или насмешливый жест. Даже в своей ярости и раздражении я не мог не заметить, что то было торжественное и вежливое прощание. Затем он опять сел за весла, и маленькая лодка быстро понеслась через бухту. Солнце уже зашло, оставив на воде темную красную полосу, слившуюся с пурпуровым туманом на горизонте. Постепенно лодка становилась все меньше и меньше. Потом она превратилась в простое пятно на поверхности пустынного моря. Это неясное туманное пятно также исчезло, и мрак опустился над ним, мрак, который никогда больше не рассеется.