— Глобулус — одноклеточная микроскопическая водоросль, — взволнованно рассказывает Фарадеевич, — и невооруженным глазом вы её, конечно, не увидите…
«Ой, кажется, и вооруженным тоже…» — дрожит моё сердце.
— Сегодня мы её, так сказать, посеем, потом начнем подкармливать… она начнет быстро размножаться, и тогда вы увидите…
«Увидите-увидите… если будет, что сеять… Ой, мамочки, зачем мы полезли, зачем трогали этот термос?»
Сейчас Фарадеевич открутит крышку и… И будет страшный «пшик», как говорит дед Салимон. Бардадым первый захохочет — я его знаю.
И кого… кого мы подводим! Человека, перед которым мы («гангстеры!») немеем от восхищения и становимся смирными, как овечки; человека, который, если спросить: «Кого ты больше любишь?» стоит у нас на третьем призовом месте (после мамы и папы), а то и частенько выходит на второе и даже на первое (когда папа: «А ну, снимай штаны, лоботряс!», а мама: «Вот подожди-подожди, я тебе уши пообрываю!»). Правда, эта любовь была скрытная, платоническая, издалека. Фарадеевич о ней, может, и не догадывался, потому что дело имел больше с этими бардадымскими старшеклассниками, которые нас («А ну, кыш, малявки!») на пушечный выстрел к нему не подпускали. Но тем более…
Фарадеевич отвинчивает крышку и торжественно произносит:
— Внимание, господа-товарищи, вы-ли…
Мы с Явою молниеносно переглянулись.
— Ой!
— Ой!
Сначала из кустов вылетело наше двухголосное ойканье, за ним сразу — мы.
Вы помните, в спектакле «Ревизор» Гоголя в конце немая сцена, когда все замирают в разных позах с раскрытыми ртами? Так вот, точно такая сцена имела место и теперь. На какой-то миг, конечно. Первым опомнился Фарадеевич.
— Что? — удивленно спросил он.
— Мы… — сказал Ява и взглянул на меня.
— Мы… — сказал я и взглянул на Бардадыма.
— Мы… — повторил Ява и тоже посмотрел на Бардадыма. — Мы… только вам можем… по секрету…
Фарадеевич улыбнулся.
— По секрету, так по секрету. Я люблю секреты.
Он отошел с нами в сторону и наклонился, подставляя ухо. И мы, перебивая друг друга, шепотом выложили в это ухо совершенно всё. Под конец Ява сказал:
— А теперь скажите всем… Пусть нам надают… по западному полушарию… Мы согласны.
Фарадеевич как-то странно скривился и протянул:
— Вот оно что… Хорошо…
Потом решительно направился к юннатам. Мы, заложив руки за спины, как арестанты, поплелись за ним.
— Так вот, господа-товарищи, сказал Фарадеевич. — Эти молодые люди (мы опустили головы) предлагают сначала хорошо укрепить плотину, очистить плёс, а уже тогда…
Мы вздрогнули, не веря своим ушам. Фарадеевич наклонился к нам и шепнул:
— Думаю, того, что осталось, хватит.
Потом выпрямился и громко произнёс:
— Думаю, правильно предлагают они, а?
— Хорошо! Правильно!
— Очистить! Конечно! — послышались голоса.
— Секрет! — сквозь зубы процедил Гришка Бардадым и дал по затылку своими граблями сначала мне, а потом Яве.
Да мы даже не почувствовали. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
А когда юннаты полезли укреплять плотину и расчищать озерцо от ряски, мы с таким азартом взялись помогать, что вода вокруг нас забурлила, закипела.
То и дело мы бросали на Фарадеевича восторженные, восхищенные взгляды. Вот же человек! Вот человек! Если бы сказал нам сейчас: «Пейте, мальчишки, озеро!» — ей-богу, выхлебали бы до дна! Вскоре озеро было бы чистое — ни рясочки. Все вылазят на берег.
Фарадеевич наклоняет термос, и тоненькой струйкой льётся в озеро прозрачная жидкость (что, как выяснилось потом, было «питательной средой», в которой был глобулус). Льётся и журчит. Льётся и журчит. Это журчание кажется нам волшебной музыкой.
— Скажите, пожалуйста, — робко спрашивает Ява, — а какой он будет? Когда примется?
— Какой? Видите этот плёс? Он будет — переливчато-изумрудным, как… как шёлк. Представляете?
Мы закивали головами, хотя я, честно говоря, не очень себе представлял.
— А какой же он на вкус? — послышался сзади голос Бурмило (мы еще раньше увидели его взлохмаченную голову, что выглядывала из «президенции», но нам было не до него).
— Как вам сказать, — обернулся к Бурмиле Фарадеевич. — Сам не пробовал. Но думаю, что похож на салат.
— На салат? Скажите! Выходит, под «Столичную» самое то. Люблю салатики… Дадите хоть попробовать с первого урожая? — И он хрипло загоготал.
— А почему же не дать? Пожалуйста, — так доброжелательно ответил Фарадеевич, что Бурмило смутился: — Да нет, я шучу. Это я так, посмеялся… для смеха.