Развёл я костер, почистил эту мелочь, что поймал, принялся варить в старой кастрюле. Верю я и вижу, что вода как-то быстро выкипает — всё время доливать приходиться. И под дном что-то шипит и трещит. Пригляделся — это же моя кастрюля течет-протекает. И как я раньше не заметил, что там дырки! Чуть не заплакал от горя. Что же мне теперь делать? В такой же кастрюле только глину месить. А не уху варить. Это же решето, а не кастрюля. А другой у меня нет и взять негде. На необитаемом острове я.
Хорошо было Робинзону Крузо. Всё нужное выкидывало ему на берег море после кораблекрушений. Совершенно все, даже деньги. Захотел двенадцать топоров — на тебе двенадцать топоров. Захотел рубашек шелковых — на тебе рубашки шелковые… А мне хотя бы одну кастрюлечку, что не течет. Хоть бы одно — единственную!.. Да где там! Разве дождешься тут, в плавнях, крушения корабля. Хоть сто лет жди! Вот потерпел кораблекрушение киевский охотник Папуша, утопил ружьё, но мне от этого какая корысть. У меня своя берданка есть. А то еще когда-то дед Салимон в райцентр на базар картошку вёз и перевернулся. Да разве он даст добру пропасть — до полуночи бороду в воде мочил, по картошечке со дна собирал. Потом неделю ракушки и водоросли вычесывал из бороды. Нет, на крушение мне и рассчитывать нечего!
Похлебал я с отвращением недоваренной ухи, что еще не успела вся вытечь, пожевал полусырой рыбы и сижу.
Уже совсем стемнело, и ночь свою черную шляпу мне на глаза надвинула. Даже звезд на небе не видно 0 облачно. Только угольки в догоревшем костре тлеют. Ты же знаешь, я не богоягуз, но… В животе холодело, и оттуда в сердце прокрадывался страх — скользкий и противный. Надо что-то делать, а то сейчас он всё сердце захватит, и никуда не денешься. Полез в шалаш, нащупал фонарик, включил. Нашел тетрадь свою по украинскому языку (ты же знаешь я и тетрадь, и «Грамматику» у деда на глазах взял — будто бы у тётки учиться собираюсь). Карандаш нашел в сумке.
Тебя удивляет, правда ли, случайно не уроки ли я учить собрался. Нет! Чтобы ты знал — Робинзон Крузо на острове дневник вел, записывал все происходящее события. Что же, я хуже его? Я тоже, как и он, на острове. А на острове без дневника нельзя.
Ну, подряд писать, ты же знаешь, я не могу. Я тебе не писатель. Даже больше — я из-за письма переэкзаменовщик. Решил я кратко записывать лишь факты — плохие и хорошие. Провел в тетради посредине линию, разделив таким образом лист на две половины — левую и правую. В левой сверху написал «Приключения» (это хорошее, это для меня, ты знаешь, в жизни главное ради чего я и на остров высадился, но без приключений моя жизнь — не жизнь, особенно на острове). В правой сверху написал «Неприятности» (Что же поделаешь, если случаются).
Долго я думал, долго грыз карандаш. И вот что у меня вышло:
Приключения
1 Наловил рыбы
Неприятности
1. Сгорел на солнце
2. Загнал под ноготь занозу
3. Потерял крючок (один из лучших)
4. Съел полсумки продуктов
5. Сбежали почти все червяки
6. Протекает кастрюлька, и я не знаю, в чем варить уху (хоть в пригоршне вари)
Как видишь, приключения одно и то маленькое, как пескарик.
А неприятностей аж шесть, и все здоровенные, как акулы.
Всё это я писал, локтем принимая тетрадь к колену и стрекоча себе над ухом фонариком, потому что костёр уже догорел, а разжигать снова мне не хотелось (только не думай, что из-за того, что за хворостом надо было идти в темнющие неприветливые заросли!).
Фонарик у меня, ты же знаешь, «динамический», вечный, никаких батареек не надо. Но вот стрекотание… Стрекочешь — есть свет. Не стрекочешь — нет света. Или стрекочи и пиши. Или не стрекочи и не пиши. Я стрекотал. Полчаса после этого у меня в ухе жужжало. И рука одеревенела, словно я локтем о край стола стукнулся.
Написал я и думал, что всё — день закончился и больше ничего не будет.
Спать мне не хотелось — днём выспался. Вышел я, сел на берегу, обхватил руками колени, и мысли разные в голове крутятся: о селе, о школе, о тебе (что это ты сейчас там поделываешь — спишь уже, наверно)…
Месяц из-за облака выглянул, — словно сабля козацкая, — высветил плес серебряным полумраком.
Невидимые утки просвистели-прошумели крыльями над головою, и тишина. Ветра нет, и даже всегда шуршащие камыши молчат, не перешептываются между собой. Я смотрел на воду и думал.
Как вдруг тень упала на плёс: длинная-длинная, потому что как раз на фоне месяца. Из камышей выплыла лодка — без звука, без единого всплеска, как призрак. И это было очень страшно (словно во сне!). В лодке в полный рост стоял кто-то высокий и длинным веслом неслышно правил. Я захлопал глазами — не привиделось ли. Нет! Лодка направлялась прямо к острову. Увеличивалась, увеличивалась, как на киноэкране: у самого берега свернула и исчезла за прибрежными камышами.