ту, которая спровоцировала такой поступок:
закрытие Норсилора.
Надо сказать, что до сих пор, кроме жителей нашего региона, никого особенно не волновал факт закрытия нашего предприятия,
но,
после отчаянного, как они называли его, поступка моей подруги,
люди были взволнованы,
и даже очень взволнованы.
Приходили снимать квартиру моей подруги,
особенно окно,
окно, из которого она вытолкнула собственного ребенка.
Снимали пустоту
с высоты двадцать первого этажа.
Снимали также снизу, с тротуара.
Снимали окно, вид снизу.
Снимали машину, на которую упал ребенок.
Снимали следы его падения, отпечаток, оставшийся от падения ребенка.
Снимали нас.
Снимали нас, смотревших на окно.
Снимали нас, смотревших на это окно из окон наших квартир.
Под конец, нас уже снимали дома за ужином, в то время как в мыслях мы были у окна, из которого моя подруга вытолкнула своего ребенка.
После всего этого,
среди населения и в журналах
стали говорить, что они почти понимают подобного рода
отчаянные поступки,
когда человек доведен до предела.
И тогда
по всей стране
вновь заговорили о том, что могло послужить причиной закрытия
нашего предприятия (Норсилора).
В стране говорили об этом без конца.
Люди говорили, что хотят точно понять, что же произошло на самом деле.
И никто уже толком не понимал, почему оно закрылось,
и все
выражали свое крайнее неодобрение.
Эта история действительно наделала много шума.
В последующие дни
военные самолеты региона начали выполнять
испытательные полеты
прямо у нас над головами
по нескольку часов подряд.
Это происходило и в тот день, когда я пришла посмотреть на вынос вещей из квартиры моей подруги,
квартиры, которую описали и продали, чтобы возместить ее огромные долги.
Все это
длилось ровно десять дней.
Ровно десять дней человеческой жизни потребовалось для того, чтобы вновь поставить под вопрос решение о закрытии нашего предприятия.
Спустя десять дней после поступка моей подруги, и незадолго до
объявления о мобилизации нашей армии,
мы узнали,
что эмоции, вызванные этим поступком,
эта огромный всплеск эмоций,
заставил различные органы власти задуматься
и вернуться к их первоначальному решению.
Нам объявили,
что через какой-то и даже
самый кратчайший, по-возможности, срок,
предприятие Норсилор
возобновит свою деятельность.
В тот день мы допустили мысль о том, что поступок моей подруги,
этот жуткий поступок, который потряс нас до глубины души: убийство собственного ребенка, принес свои плоды.
Благодаря ему, как и утверждала она с невероятной уверенностью, был разрешен кризис и наши рабочие места были спасены.
Как же не радоваться этому?
В тот день, по случайности судьбы,
мы узнали из выпуска новостей
еще об одном событии:
Голос по телевизору: «Этой ночью, в 4.38 утра, девятнадцать «Миражей» нашей армии отправились с военной базы Вербон-сюр-Конь. В 4.49 наши «Миражи» совершили облет объектов и в 4.51 на них были сброшены первые бомбы, повлекшие первые разрушения… На месте уже насчитывают первые жертвы…»
Не успев заметить
как пролетело время,
мы собрались
все вместе,
чтобы отпраздновать
открытие Норсилора.
Политический деятель,
которому пришлось побороться,
тоже
присутствовал.
Это был чудесный,
и все же,
одновременно,
немного странный вечер.
Мы все думали о моей подруге.
Тот, кого мы по-прежнему звали ее так называемым сыном, объявил, что он не вернется на Норсилор.
Он собирался уйти добровольцем в Армию.
Он сказал:
я собираюсь пойти в Армию.
Следующий день
напоминал праздник.
Когда я вошла на предприятие,
мне действительно захотелось расплакаться.
Ко мне возвращались все знакомые ощущения.
Я чувствовала словно вернулась
домой.
Здесь все было восстановлено.
От катастрофы не осталось и следа.
Можно было подумать, что ничего и не произошло.
Мы вернулись как прежде.
Но в тот момент, когда я принялась за работу,
я почувствовала в себе что-то очень необычное.
Во мне как будто все остановилось.
У меня не было больше энергии.
У меня не было больше сил.