Но на этот раз в офицерской гостиной неожиданно меня ждала Герти Мартельс.
— Тенни, — заговорщицки сказала она, оглядываясь, — Ты ужасно выглядишь. Тебе надо отдохнуть недельку в Шанхае. Да и мне тоже.
— Я лишен права выписывать увольнительные, — мрачно сказал я. — Обращайся сама к подполковнику Хэдли, если хочешь. Тебе он, может, и разрешит, но не мне…
Я тут же умолк, ибо она сунула мне под нос две увольнительных. Обе подписаны полковником Хэдли.
— Какой толк от дружбы со старшим сержантом, если он не в состоянии подсунуть начальству парочку лишних увольнительных на подпись, как ты считаешь? Самолет отлетает через сорок пять минут, Тенни. Ты готов?
Шанхай справедливо называют жемчужиной Востока. В десять вечера мы уже сидели в плавучем ресторане. Я пил свой десятый, а может и двадцатый стакан Моки, разглядывая темноволосых миниатюрных с одинаковой короткой стрижкой официанток, и гадал, стоит ли подкатиться к одной из них, пока я еще держусь на ногах. Герти пила неразбавленный джин, и с каждым глотком держалась все прямее на стуле и с особым тщанием выговаривала каждое слово. Глаза ее помутнели. Странная девушка эта Герти Мартельс. Недурна собой, правда, длинный шрам на левой щеке несколько портил ее. Однако за все время я ни разу не подумал о ней как о женщине. Думаю, ей тоже в голову не приходило видеть во мне мужчину. Наверное, во всем виноваты военная дисциплина, да устав, сурово карающий за любые неуставные отношения между кадровым составом и резервистами. Многие, правда, рисковали и им сходило с рук. Вспомнилась вдруг Митци. Как давно это было.
— Почему так? — вдруг воскликнул я и жестом подозвал официантку.
Герти деликатно икнула и прикрыла ладошкой рот. Она с трудом перевела на меня взгляд, пытаясь сосредоточиться, что, видимо, было для нее нелегко.
— Что ты хочешь сказать, Теннисон? — медленно спросила она.
Я собрался было ответить, но подошла официантка. Я заказал себе еще Моки с джином, а Герти — снова джин. Теперь я пытался вспомнить, что же я действительно хотел сказать.
— Я вспомнил! — воскликнул я. — Я хотел спросить тебя, как это так получилось, что мы с тобой… ну, сама понимаешь, не того…
Она с достоинством улыбнулась.
— Если ты этого хочешь, Теннисон…
Я покачал головой.
— Дело не в том, хочу я или нет. Как получилось, что ни тебе, ни мне такое просто в голову не пришло, а?
Она не ответила. Подошла официантка с напитками. Я расплатился, а когда придвинул Герти ее джин, увидел, что она плачет.
— Герти, послушай, я не хотел тебя обидеть. Ты мне веришь?
И я оглянулся вокруг, словно искал подтверждения и поддержки, и, странное дело, как-то незаметно для меня за нашим столом кроме меня и Герти оказалась еще компания из четырех или пяти местных парней, в основном моряков. Они улыбались и кивали головами, то ли подтверждали мои слова, то ли хотели сказать, что не понимают по-английски. Все же один из них, кажется, понимал. Он был в штатском. Неожиданно, наклонившись ко мне, он громко спросил:
— Заказать еще? Для всех, о’кей?
— О’кей, — согласился я и посмотрел на Герти. — Ты что-то хотела рассказать?
Пока она собиралась с мыслями, китаец в штатском снова заговорил со мной.
— Вы, лебята, из Улумчи?
Я не сразу понял, что он спросил, ибо «р» он почему-то произносил как «л», но когда понял, утвердительно кивнул.
— Моя слазу узнала, — обрадовался он. — Вы, лебята что надо. Я угощаю.
Его спутники, как оказалось, матросы речной патрульной службы, расплылись в доброжелательных улыбках и захлопали в ладоши в знак согласия. Такой английский они, видимо, понимали.
— Мне кажется, — вдруг начала Герти, обращаясь ко мне, — я хотела рассказать тебе о своей жизни.
Взяв стакан, она вежливым кивком поблагодарила китайца в штатском и, пригубив, начала:
— Когда я была маленькой, я помню, у нас была очень счастливая семья. Мама так вкусно готовила. На Рождество у нас всегда было мясо индейки, а на сладкое — клюквенное желе.
— Лождество! — воскликнул китаец в штатском. — Моя знает ваше Лождество. Это здолово!
Герти вежливо, но холодно улыбнулась и подняла стакан.
— Когда мне было пятнадцать, умер отец. Говорили, у него был бронхит. Он так ужасно кашлял. — Она помедлила, прежде чем проглотить отпитый глоток джина, и это дало возможность китайцу вклиниться в разговор.
— Моя училась ваша миссионелская школа! — воскликнул он. — Мы тоже плаздновал там Лождество. Моя многа обязан ваша школа.