Плот над головой, связанный из десятка палок, кучи хвороста и для плавучести облепленный снизу кусками светло-желтого листового пенопласта, очень плотного, такого, что даже не всяким ножом разрежешь, мог удержать человек десять, не говоря о них с их хилым оборудованием. Если все получится, можно использовать его как нейтральную территорию, например, для обмена... Если получится. Сейчас-то не очень заметно, чтобы что-то получалось. Он уже пятый раз мерзнет, а толку?
Какая-то очень нахальная рыба размером в полметра, не больше, подплыла прямо к маске Ростика и уставилась на его лицо, явно не одобряя таких неестественных для нее человеческих глаз, странного носа и невиданных волос. Скорее по инерции, чем с большим смыслом, Ростик отогнал ее ладонью, как муху. Она крутанулась, но далеко не отошла. И вдруг в середине спины из ее тела стал появляться довольно неприятный костяной шип. Он выходил из-под чешуи как самое настоящее оружие...
Ростик потянулся было к ноге, но ножа там не было. М-да, ситуация. Рыба ему совсем не нравилась, обычные рыбы себя так не ведут. Потом рыбина поплыла вперед, ощерившись, вернее, выставив зубы... Зубов этих было полно, и пасть у нее оказалась, как у пираньи, почти до трети тела. Тут уж Ростик не выдержал, выпрямился, приготовившись рвануть вверх, к плоту, но...
Откуда-то из туманного марева появилось тонкое, едва ли не тоньше штопальной иглы, длинное, почти с метр, острие и пронзило рыбу. Извиваясь, она стала биться, пытаясь сползти с металлической спицы, но та вдруг вошла в песок, закрывая зубастой твари путь к спасению... А на другом конце пики оказалась девушка. Спокойная в движениях, большая, куда больше двух метров, очень сильная и с малоподвижной дельфиньей полуулыбкой. Которая вообще могла оказаться и не улыбкой.
Одежда на ней, конечно, была так себе. Просто пояс с какими-то большей частью металлическими изделиями. Некоторые из них очень красивые, сделаны с мастерством, по сравнению с которым ювелирные изделия людей могли показаться баловством дилетантов, а некоторые наоборот – даже не отполированы, со следами очень поверхностной ковки. Что-то эти изделия значили, причем не для русалки-викрамки, а для него, для Ростика, может быть, даже для человечества, но что именно?.. Нет, эту идею он обдумает позже, сейчас полагалось приниматься за дело. Ростик и принялся.
Он выволок из-за пояса фанерку, залепленную с одной стороны пластилином. Фанерку с рамками из оконного штапика он собрал минут за десять, но чтобы раздобыть пластилин, пришлось объявить, как ему сказали, настоящую пластилиновую мобилизацию, и то, пластилин на треть смешали с оконной замазкой. Дело в том, что воск под водой органически не способен затираться, и, следовательно, перерисовывать что-либо на нем было невозможно. А вот на пластилине – милости просим, что Ростик и собирался продемонстрировать.
Стараясь не смотреть на вызывающую наготу красотки, почти человеческую, едва ли не многообещающую, Ростик сделал жест, подзывая девушку поближе... М-да, вот только грудь у нее слишком маленькая, как у всех мускулистых девиц, но, может быть, в период кормления она увеличивается? Стоп, о чем это он думает? Ну-ка, за дело!
С этим лозунгом Ростик сделал самую естественную вещь на свете, он принялся рисовать девушку, да так натуралистически, как и не ожидал от себя. Девица деловито достала нож, одним движением, почти не глядя, отсекла хищнику, который бился на тонком острие, голову и небрежным жестом отогнала облачко крови, которая вытекла из тела рыбины.
Портрет получился не очень похожим, но, главным образом, потому, что Ростик торопился. Зато когда девица подплыла ближе, все было уже готово. И Ростик даже повернул к ней свое творение. Викрамка скользнула ближе, очень серьезно посмотрела на доску, на Ростика. Ее не рыбьи, а прямосмотрящие глаза были совершенно невыразительны.
“Прямосмотрящие глаза бывают, главным образом, у хищников, – некстати вспомнил Ростик. – Считается, что так они оценивают расстояние для атаки, для прыжка, который почти всегда должен быть единственным, так они выцеливают свой удар по добыче, без которого не могли бы выжить. – Впрочем, у человека тоже прямосмотрящие глаза, а он, кажется, не совсем хищник? Или наоборот – хищник, каких поискать?”
Раздумывая об этом, Ростик повернул доску к себе и быстро, едва ли не тремя штрихами нарисовал себя в акваланге, маске с ластами. Сам он не получился еще больше, вышло слишком схематично. Но на детали времени уже не было. Потом похлопал себя по бедрам – мол, не вооружен. Потом поднял деревянное, привязанное к поясу стило к пластилину и заключил на рисунке себя и девушку с дельфиньей улыбкой в картуш. Это был первый знак, который он применил в Вокруде с гошодами. И тогда это подействовало. Может быть, потому, что гошоды очень умны, а как эти?.. Если у них очень сильный кодекс мести за погибших товарищей, тогда у него мало шансов. Все-таки что ни говори, а взрывы их торпед разнесли в клочья целую кучу этих рыболюдей.
Девушка повернулась куда-то назад и открыла рот. Как Ростик ни напрягал слух, он разобрал только очень слабый скрип и какой-то треск, похожий на перемалывание в ручной мельнице зерен кофе. Губы девушки, разумеется, остались неподвижными, они были слишком грубыми, чтобы изображать ими какое-либо движение. Да, с человеческими звукоподражательными способностями прямого разговора с этими ребятами не получится. Так и придется до конца времен рисовать, чтобы объясниться. Такой свист и скрип не по силам даже Имме Сумак.
Объяснив то, что она считала нужным, девица закрыла рот, повернулась к Ростику и сняла с острия рыбину, которая уже перестала биться. Потом сложным движением пальцев отломила костяной шип, который оказался сантиметров в пятнадцать длиной, осторожно, с заметными предосторожностями очистила его кончик о губчатую водоросль под камнем, на котором Ростик устроил свой наблюдательный пункт. А когда этот кончик, который до этого как-то подозрительно желтел, наверное был с ядом, потемнел, девица одним движением воткнула этот шип Ростику в ремень акваланга на груди. Причем твердый, как кора дуба, просоленный насквозь ремешок проткнулся, словно был сплетен из хорошо разваренных макарон. И, разумеется, его острие даже не поцарапало Ростикову кожу, – вероятно, все, что эта викрамка ни делала, бывало очень точно исполнено.
Пока Ростик затирал свой первый рисунок, приготовившись рисовать дальше, девушка вдруг сняла рыбину с острия и... протянула ему, разумеется, хвостом вперед. Да, это был контакт, это был всем контактам контакт. От облегчения и проходящего напряжения Ростик хохотнул, да так неудачно, что чуть не захлебнулся. А от своей глупости хохотнул еще больше... еще больше наглотавшись воды. Тем временем девушка, хладнокровно переждав этот взрыв веселья, взяла в свои четырехпалые, но очень сильные руки человеческую доску с пластилином и быстро кончиком все того же ножа, который она так и не сунула в ножны, нарисовала взрыв. Потом девушка указала на взрыв каким-то неуловимым движением запястья и разразилась целой серией очень громких, старательно низких, так что даже Ростик ее без труда слышал, звуков. Потом она вообще стерла свое изображение.
Ростик понял. Он тоже нарисовал взрыв, самым явным образом покрутил головой, перечеркнул косым крестом, а потом и вовсе стер изображение. И тогда словно по волшебству из окружающей непроницаемости для Ростикова взгляда появилось много других викрамов. Вели себя они куда раскованней, чем первая девица. Некоторые юноши осматривали его довольно откровенно, другие касались маски, акваланга... Одна сморщенная, не очень быстрая в движениях женщина взяла его за ладонь, но вдруг отпрянула и затрясла пальцами так выразительно, словно обожглась. Ростик был для них горяч, может быть, действительно едва ли не обжигал. Ну, раз появились другие, Ростик решил подниматься. Тем более что по времени он уже пересидел тут минуты три. Не очень много, но все-таки... Сделав несколько извиняющихся жестов, Ростик поднялся к плоту. Когда он вывалился из воды на воздух, ребята втащили его. одним резким, как удар, движением.