Она ничего не сказала, и Мигель продолжал более настойчиво:
– Вы пригласили меня потому, что вам был нужен кто-то, кто разбирается в тонкостях биржи, кто-то, кто способен обойти все ее подводные камни. Я как раз делаю то, ради чего вы меня пригласили.
Она вздохнула.
– Мне это совсем не нравится, но вы правы. Я действительно пригласила вас для этого, и мне придется вам довериться. Но, – добавила она с улыбкой, – когда мы разбогатеем, надеюсь, вы будете во всем мне подчиняться и обращаться со мной как со своей любовницей.
– Я буду это делать с огромным удовольствием, – уверил ее Мигель.
– Я понимаю, что необходимо соблюдать осторожность, но нет нужды быть таким мрачным. Неужели вы потеряли способность смеяться, до тех пор пока не разбогатеете?
– Практически полностью, – сказал Мигель. – С сего момента и пока все не закончится, вам придется иметь дело только с деловым человеком. Вы сыграли свою роль, теперь пришел черед мне сыграть свою.
– Очень хорошо, – сказала Гертруда после паузы. – Я восхищена вашей решимостью и ценю ее. Тем временем мне надо отыскать Хендрика, которому нечего терять и он может веселиться. Мы повеселимся за вас.
– Пожалуйста, – грустно сказал он.
Когда-то Гертруда казалась ему самой веселой женщиной в мире, но теперь он задумал погубить ее.
Вероятно, им следовало пойти в кофейную таверну в Плантаже. Это было бы более подходящим местом, и там наверняка Иоахиму было бы легче сосредоточиться. Но они позволили ему выбрать таверну, и вот они оказались – втроем, причем двоих бороды выдавали как евреев – в крошечной комнате, битком набитой пьяными голландцами, которые глазели на них и показывали пальцами. Один голландец даже подошел и осмотрел голову Мигеля, осторожно приподняв его шляпу, и аккуратно поместил ее обратно, когда закончил осмотр.
После месяцев лишений Иоахим был готов выпить все пиво, за которое платил кто-то другой, поэтому уже через час после начала встречи у него заплетался язык и он с трудом держался на потрескавшейся скамье.
Удивительно, но Иоахим совершенно не раздражал Мигеля. Перестав, как выразился сам Иоахим, быть сумасшедшим, он проявлял подкупающее дружелюбие, которого Мигель от него не ожидал. Он смеялся шуткам Алферонды и кивал на предложения Мигеля. Он произнес тост за них и "за всех евреев", причем в его голосе не было ни следа иронии. Он вел себя с Мигелем и Алферондой как с людьми, которые взяли его на борт своего судна, когда он думал, что неминуемо утонет.
Теперь они сидели вместе, разрабатывая планы, и все трое выпили слишком много. Уже совсем скоро, всего через несколько недель, каждый из них сыграет свою роль. Это потребует от них большого напряжения, их ждут огромные трудности, но они способны это сделать.
– Мне понятно, – сказал Иоахим, – как можно покупать и продавать то, что никто не хочет покупать и продавать. Но я не понимаю, как можно продавать то, чего у нас нет. Если этот Нунес продал зерна Паридо, как мы можем влиять на цену через продажу?
Мигель хотел избежать разговора об этом, так как это было самое трудное. Ему предстояло сделать то, чего он поклялся никогда не делать на бирже. Это самая безумная вещь, на которую можно было едва отважиться даже в самом отчаянном положении.
– С помощью виндбандела, – объяснил Алферонда, используя голландское слово.
– Я слышал, это опасно, – сказал Иоахим. – Только глупцы решаются на такое.
– Верно во всех отношениях, – сказал Мигель. – Именно поэтому у нас все получится.
Виндбандел – торговля ветром. Красивое название опасного и незаконного приема, когда человек продает то, чего у него нет. Власти запретили эту практику, которая приводила к еще большему хаосу на бирже. Говорили, что человек, занимающийся виндбанделом, мог с таким же успехом выбросить свои деньги в Амстел: подобные сделки считались недействительными, если покупатель предоставлял доказательства, – и тогда продавец не просто оставался ни с чем, все было еще хуже. Однако в случае с торговлей кофе у них будет одно преимущество: покупатель, сам повинный в большом количестве недобросовестных махинаций, не осмелится оспаривать сделку.
Позднее, когда они закончили свои дела, Алферонда извинился и ушел, и Мигель с Иоахимом остались за столом одни. Странно, подумал Мигель, он сидит и выпивает с человеком, которого был готов задушить всего несколько недель назад.
Должно быть, Иоахим прочел мысли Мигеля:
– Вы ничего такого не замышляете, нет?
– Конечно замышляем, – сказал Мигель.
– Я имел в виду против меня.
Мигель рассмеялся:
– Вы полагаете, все это: эти встречи, эти планы – заговор против вас? Что мы потратили столько усилий ради того, чтобы вас уничтожить? Вы уверены, что действительно в здравом уме?
Иоахим покачал головой:
– Я не думаю, что это заговор против меня. Конечно нет. Но я не уверен, что не паду жертвой вашей мести.
– Полно, – сказал Мигель тихо, – мы не собираемся вас обманывать. Мы связали свою судьбу с вашей, и нам следует бояться вашей измены больше, чем вам нашей. Мне даже в голову не приходит, каким образом мы могли бы пожертвовать вами, как вы выразились.
– У меня есть несколько вариантов, – сказал Иоахим, – но я оставлю их при себе.
Когда Мигель вошел в прихожую, он знал, что Даниеля не может быть дома. В доме стоял полумрак и воздух был пропитан соблазнительным ароматом корицы. Ханна встречала его, стоя в дальнем конце комнаты с зажженной свечой, свет которой отражался на черно-белых керамических плитках пола.
Дело было не в том, как она одета, – на ней была обычная шаль и бесформенное черное платье, которое уже не могло скрыть растущего живота. Но в ее лице была какая-то напряженность, ее темные глаза сверкали в свете свечи, а подбородок был высоко поднят. Она стояла совершенно неподвижно, выпятив грудную клетку, что лишь подчеркивало тяжесть ее грудей, и у пьяного Мигеля от желания закружилась голова.
– Кажется, в последний раз мы с вами разговаривали, сеньор, несколько недель назад, – сказала она.
– Я планирую сделку на бирже. Это отнимает все мое время.
– Это сделает вас богатым, да?
Он засмеялся:
– Всей душой надеюсь на это.
Она смотрела на пол, как ему показалось, несколько минут.
– Я могу поговорить с вами, сеньор?
Держа свечу в вытянутой руке, как фея на гравюре, она провела Мигеля в гостиную и вставила свечу в канделябр. В комнате, где была зажжена только одна свеча, стоял полумрак.
– Мы должны нанять новую служанку, – сказала она, садясь.
– Похоже, у вас не остается времени, чтобы зажечь свечи, – заметил Мигель, усаживаясь напротив нее.
Она выдохнула, вместо того чтобы засмеяться:
– Вы подшучиваете надо мной, сеньор?
– Да, я подшучиваю над вами.
– А почему вы подшучиваете надо мной?
– Потому что мы с вами друзья, – сказал он.
Мигель почти не видел ее лица, но ему показалось, что она улыбнулась, – трудно было сказать. Что она хотела от него, приведя в эту плохо освещенную комнату? А если бы Даниель вошел сейчас и увидел, как они бросились зажигать свечи, отряхиваясь, будто вместе валялись в опилках?
Он чуть не рассмеялся во весь голос. Если он хочет добиться успеха в эту зрелую пору своей жизни, ему следует перестать мечтать о том, что невозможно. Он вышел из того возраста, когда мог пускать на ветер гульдены, которых у него не было, или инвестировать в товары только потому, что ему этого хотелось. "Я взрослый человек,– говорил он себе, – и это жена моего брата. И этого достаточно".
– Вы хотели что-то мне сказать, – сказал он.
У нее сорвался голос, когда она попыталась заговорить.
– Я хочу поговорить с вами о вашем брате.
– Что случилось с моим братом? – Его взгляд уперся в ее живот.
Она молчала в нерешительности.
– Его нет дома, – сказала она.
Когда он был мальчиком, у него с друзьями была любимая скала, с которой они прыгали в воды Тагуса. Они прыгали с высоты, превышающей рост человека в пять раз. Трудно сейчас сказать, какое это было расстояние, но в детстве оно казалось половиной пути до вечности. Мигель помнил это пьянящее и пугающее чувство свободы, словно ты умираешь и взлетаешь одновременно.