— Пойдем, — повторил старший брат, умильно склонив голову набок. — Я вчера полностью рассчитался с господином Берестейном за твое приданое, как только вернемся, сразу сыграем свадьбу, а что касается плутишки, который тебя украл…
— Никто меня не крал! Я же согласилась уехать.
Виллем воткнул костыль в щель между плитами и почесался, оставив на носу серый пороховой след. Раненый стонал и слабо шевелился на полу, дуло послушно следовало за каждым его движением, будто змея, танцем завораживающая добычу.
— Петра, меня огорчает твое упрямство! С тех пор как отец сделал меня главой семьи, вы — все трое — постоянно оспариваете мои распоряжения и встречаете в штыки все, что ни предложу. Да что ж такое, бес вас, что ли попутал, бес вас, что ли, склоняет бунтовать против меня? Неужели я стал для вас чужим? В последний раз…
Дуло, только что нацеленное на Эрнста Роттеваля, переместилось к Петре, уставилось ей в горло, которое так странно трепетало, будто оттуда рвался истомившийся внутри зверек. Похоже, Виллему было стыдно целиться в сестру, потому что взгляд он отвел в сторону.
— Петра, в последний раз прошу — пойдем со мной!
Девушка встала, сделала два шага навстречу брату — навстречу направленному на нее пистолету, который словно живой ворочался в кулаке, зияя черной пастью, — и только тут Виллем заметил большой бронзовый ключ на цепочке.
— Это еще что такое? Что за ключ?
Петра, не сказав ни слова в ответ, распахнула ворот, откинула назад рассыпавшиеся по плечам кудри и замерла на месте, выпятив грудь, словно осужденный на смерть: ну же, аркебузы, не медлите!
— Стреляй, если хочешь!
— Прошу тебя…
— Куда ты меня зовешь?
— Куда же, если не домой!
— Дом уже не ваш.
Ворвавшийся в разговор мужской голос показался Виллему очень неприятным. Неужели это Эрнст? Деруик поискал глазами кучера и обнаружил, что тот дополз до стойки и сидит, привалившись к ней боком. Рана его кровоточила уже не так сильно, во взгляде горела непривычная решимость.
— У дома теперь другой хозяин, — подтвердил Роттеваль. — Вы же сами отдали его за луковицу тюльпана…
Виллем убрал пистолет и замахнулся костылем, рука его дрожала.
— Откуда тебе знать? Когда вы уехали из Харлема, ничего еще не было решено!
— Для вас, но не для Берестейнов! Элиазар сказал, что они обвели вас вокруг пальца: Паулюсу не нужен никакой Semper Augustus, он охотился за вашим домом!
— Врешь!
— И не думаю, что его сын женится на Петре — какая ему выгода…
Рука Деруика дрогнула, кусок свинца, загнанный в глубь ствола, вылетел, сверкнул огонь, повалил дым, и загрохотало так, что, казалось, смялся самый воздух. С простреленного потолка посыпалась штукатурка.
Кучер дернулся, будто пуля его задела, поднял руку, ухватился за край стойки, с усилием встал на ноги и — под наставленным на него дулом, гнавшим за порог, — потащился к двери в глубине зала. Отступая, Эрнст ни разу не взглянул на Петру, ни слова не сказал Виллему. Шляпа возницы так и осталась лежать на столе рядом с полураскрытым ножиком.
— Ну и трус! — презрительно бросил Виллем. — Пойдем, сестренка, хватит болтать.
Отупевшая, почти оглохшая от выстрела, едва держась на ногах, Петра двинулась за братом, который, стуча костылем, направился к двери. И вот уже все население таверны собралось на пороге, чтобы поглядеть, как увечный садится в седло, а девушка пристраивается у него за спиной.
— Любовник сбежал, брат уезжает, а платить кто будет? — проворчал трактирщик.
Конь медленно зашагал по дороге — с двумя седоками не разгонишься, пусть даже Петра была почти невесомой. А молчала она так упрямо, что старший брат несколько раз оборачивался проверить, тут ли она, — и ему все время казалось, что за спиной не живой человек, а мешок или вязанка хвороста.
— Вообще-то зря я так напугал этого мальчишку… — вздохнул Виллем, — но что мне оставалось — он ведь дерзил и нес всякую чушь… Хотя бы ради чести нашей семьи я не мог позволить этому негодяю, который запятнал твое доброе имя, смешать с грязью и меня!
— Он сбежал, — вздохнула в ответ Петра.
— А ты на что надеялась? Ах, бедняжка, угораздило же влюбиться в такого дурака! Ладно, с этим покончено, и я рад, что обошлось без кровопролития!
В Харлем они въехали на закате под недоуменными взглядами прохожих, которым казался странным вид этих всадников: грустной девушки с распухшим от побоев лицом и молодого человека с засунутым за седельную кобуру костылем и бьющей по колену шпагой. Чем ближе они подъезжали к дому, тем больше нервничал конь: ему передавалось настроение всадника, а всадник попеременно то натягивал поводья, то пришпоривал несчастное животное, одновременно отдавая прямо противоположные приказы.