— Да-да, я говорю про ваш дом! Если, конечно, жалкую развалюху, в которой вы ютитесь, можно назвать домом… По правде-то сказать, мальчик мой, место там разве что совам и крысам, вот и Элиазар, когда мы у вас ужинали, все время опасался, как бы ему камень не свалился на голову!
— Но… вы же говорили, что дом хорошо выглядит!
— Говорил — до того, как вошел внутрь. А теперь говорю, что вам надо избавиться от этой развалины, пока она не рухнула окончательно! Вот уж неподходящее место для того, чтобы жить семье и принимать гостей, тем более — когда у вас две девицы на выданье.
Виллем хотел ответить, но тут открылась дверь, ведущая в заднюю комнату, и по всей таверне с грохотом задвигались стулья. Старший Деруик быстренько сосчитал сдачу, и — следом за регентом и остальными тюльпанщиками — двинулся к «Чертовой западне». К его удивлению, торговцы цветами прихватили с собой свои кружки и кубки, а кое-кто, на вид и без того уже изрядно набравшийся, нес на плече открытый бочонок. Еще больше удивило его, что в толпе были и дети, которые то и дело прикладывались к таким же объемистым, как у их отцов, посудинам.
— А что такого? — сказал ректор, не разделив его изумления. — Если они здесь не научатся пить, кто же и где их научит? Да, тюльпанщики много пьют: они считают, что дела лучше вести с разгоряченной, а не с холодной головой. По слухам, турки получают красные цветы, смачивая ростки вином, а у нас в Голландии вином спрыскивают торговцев!
На пороге комнаты для сделок Виллема остановил застегнутый на все пуговицы старик, который составлял список собравшихся.
— Минутку, молодой человек! Вы из коллегии Красного жезла?
— Он со мной! Я за него ручаюсь! — крикнул Паулюс, прокладывая себе путь.
— Это секретарь коллегии… — пояснил регент чуть позже. — Его прозвали «господин Засов», потому что пускает сюда не всех. На вид он не больно ласков, но на самом деле человек неплохой… Да, кстати, поскольку ты здесь впервые, тебе, возможно, сегодня достанется: кто-то ущипнет, кто-то крикнет: «Смотрите, в нашем борделе новая девка!» Не обращай внимания, для них это шутка, а для тебя — часть посвящения в профессию…
За дверью входящих ожидала стопка грифельных досок. Мелки все тот же господин Засов выдавал по одному, опасаясь, как бы кто-нибудь не схватил сразу несколько. В просторной комнате каждый занимал за одним из составленных в круг столов привычное место. А Паулюс, перед тем как сесть, обошел знакомых торговцев, протягивая каждому руку, а иногда подставляя щеку, всякого награждая звучным комплиментом, кое-кому нашептывая на ухо, других угощая дружеским шлепком или панибратским щипком, иным подмигивая, словно в подтверждение заключенной между ними сделки. И всем подряд представляя Виллема — то как своего «самого блестящего ученика, а вскоре и компаньона», то как «парня, который видит все насквозь и считает лучше некуда», — а тот смущался, слыша такие похвалы в свой адрес. Когда Паулюс, завершив обход, уселся среди самых важных персон на предназначенный ему стул, юноше стало куда легче, и он, найдя свободный табурет, робко пристроился рядом с покровителем.
Торги начались без промедления. Один из продавцов вытащил из кармана узелок, развернул ткань и, обменявшись с секретарем несколькими словами, передал тому луковицу. Господин Засов, слушая продавца, кивал и что-то записывал на грифельной доске, которая была у него больше, чем у остальных. Остальные тоже принялись писать на своих досках… нет, не писать — чертить или рисовать, и видно было, что это дело для них привычное. Рисунки у всех оказались одинаковые: две расположенные одна над другой фигуры, внизу кружочек, наверху латинское «S», — и вертикальная черта, словно бы разрезающая обе фигуры на половинки:
Секретарь объявил, что сумма залога составит на этот раз шесть стёйверов, и Паулюс сразу же вписал цифру в кружок, одобрительно заметив: «Неплохая сумма! Двенадцать кружек пива или по две порции вина всем присутствующим! Ценная, похоже, луковица!» Он обращался не столько к примостившемуся справа от него Виллему, сколько к сидящему слева почтенному тюльпанщику с бородой в форме трапеции. Юноша, ничего не понимая, тщательно скопировал рисунок, как срисовывал бы иероглифы, и его растерянность позабавила учителя:
— У нас тут своего рода аукцион, все записали сумму залога в «маленьком „о“», in het ootje, а теперь покупатели станут обсуждать, насколько хороша луковица, и каждый назовет свою цену.
Луковицу без всяких предосторожностей передавали из рук в руки, ее ощупывали, обнюхивали, скребли ногтем, пробовали на зуб, смотрели на лунный свет или против огня — словом, терзали по-всякому, Виллем, будь он на месте продавца, опасался бы последствий столь бесцеремонного обращения с нежным товаром, но здесь, похоже, так и было положено. Все время, пока длилось обследование луковицы, распорядитель торгов отвечал на вопросы участников аукциона, а те, выслушав ответ, хмурили брови — видимо, считая это достаточным, чтобы изменить цену.