Деруик выпустил, наконец, добычу, но напоследок наградил бедолагу таким крепким подзатыльником, что у того из уголка губ показалась прозрачная струйка слюны.
— Послушай моего совета, сию же минуту поверни коня и возвращайся в свою деревню. Там тебя наверняка ждет не только плачущая невеста, там тебя ждут и встревоженная мать, и разгневанный отец — ну и возвращайся к ним, вымоли у них прощение, а потом упади в ноги тому прохвосту, которому заложил свои запасы кож, упроси, чтобы он все тебе вернул, а если откажется — выкупи, добавив к стоимости залога часть того, что сейчас получил. Словом, начинай-ка снова жить честным трудом и забудь о той жизни, к которой тянешься, забудь о ней, пока на тебя не обрушились несчастья и долги! Если хочешь знать, я и сам, ввязавшись в сделки с тюльпанами, задолжал десять тысяч гульденов одному харлемскому вельможе… Неужели это — завидная участь, неужели ты для себя выберешь такую?
Виллем дрожал от волнения — до него только теперь дошел смысл собственных слов. Растерянный, не в силах собраться с мыслями, он на мгновение замер в седле, и собеседник, слушавший его долгую речь с выражением такой отрешенности на лице, с какой рыбак смотрит на бегущую воду, подумал, что связался с помешанным. Мальчишке стало противно: надо же было потратить столько времени на проповеди этого пустомели, — он утер еще влажные губы и, заметив просвет среди повозок, пришпорил коня. Еще мгновение — и всадник скрылся с глаз. Деруик не погнался за ним и даже не воспользовался проходом, куда мог бы протиснуться и куда сразу устремились другие, более проворные, — он потащился к Лейдену черепашьим шагом, преодолевая сонливость и стараясь избавиться от горечи.
Ферму, к которой держал путь Виллем, долго искать не пришлось. Он еще издали заметил, что сотни повозок и огромное, будто в сезон охоты, количество всадников направляются к одному и тому же большому строению с дверью, обвитой виноградной лозой — должно быть, осенью на ней появляются благоухающие грозди. Чем ближе к ферме, тем чаще ему приходилось пинками и криками прокладывать дорогу своему коню, а под конец он попал в такую давку, что проще было, привязав коня к дереву, идти дальше пешком.
— Что за шутки! — ворчал Деруик, у которого окончательно испортилось настроение. — Паулюс посылает меня тайком сторговать для него редчайший цветок — а я оказываюсь в толпе простонародья, почище, чем на сырной ярмарке!
Прямо у фермы толпа была уже такой громадной, плотной и беспокойной, что наводила на мысль о случившемся в этом доме чуде. Какая удивительная новость заставила всех этих мужчин и женщин сбежаться сюда? Люди карабкались на деревья, забирались на бочки, лезли на соломенную крышу, набивались в черпаки нории… Не все пришли сюда ради торговли цветами, хватало и просто любопытных, их нетрудно было узнать — такие вели за собой на длинной веревке кобылу или тащили пару ведер с парным молоком, то и дело сгоняя с него мух. Кроме простых повозок, Виллем увидел тут несколько нарядных карет с гербами, вооруженная охрана оттесняла от них чернь, — стало быть, сюда пожаловали и знатные особы! И впрямь — в толпе передавались из уст в уста имена самого богатого харлемского цветовода Питера Бола, хозяина «Золотой лозы» и большого любителя цветов Яна Корнелиса Квакела и эшевена Амстердама, доктора Николаса Тульпа[53], который был настолько влюблен в тюльпаны, что украсил ими свой герб…
Услышав столько прославленных имен сразу и поняв, что все эти знатные господа стали сегодня его соперниками, Виллем ван Деруик совсем скис. Да как он, ничтожество, может надеяться на сделку с владельцем Semper Augustus, когда цветок у него оспаривают такие люди! Чего будет стоить его предложение на головокружительных торгах, в которых примут участие великие коллекционеры? Уже повезет, если его вообще допустят к состязанию с ними…
Виллем представил, как счастливый обладатель вожделенного Semper Augustus, став в своем деревенском саду между грядок, где тюльпаны соседствуют с кочанами капусты, указывает заостренным носком деревянного башмака на несравненный цветок, а знатные господа в подбитых мехом камзолах разглядывают лепестки через лупу или вдыхают их аромат искушенными ноздрями… У него не было охраны, которая проложила бы ему дорогу к дому крестьянина, и им овладело беспросветное отчаяние. А когда, оглядевшись, он увидел толпу черни, в которую затесался, — сутулые спины, низкие лбы, грубые подбородки, все низменное наследие тяжкого труда и невзгод, — и с ужасом осознал, что и сам из их числа, и сам в той же лодке, раз и его сторонятся эти надушенные господа, ему стало еще хуже.
53
Читателям Николас Тульп (1593–1674) знаком по картине Рембрандта, первому крупному произведению, написанному им в Амстердаме — «Урок анатомии доктора Тульпа» (1632 год, ныне полотно находится в гаагском музее Маурицхейс), а медикам — как автор серьезнейших исследований в области сравнительной анатомии, в которых он впервые представил строение человекообразной обезьяны, уподобив ее человеку. С именем Тульпа связано еще и появление символа врачей всего мира: горящей свечи — и девиза «Светя другим, сгораю сам».