Тюльпан, одиноко поднимавший свой царственный венец над островком земли, был самым высоким и мощным в этом саду, он казался вознесенным над садом скипетром. Деруик долго спорил сам с собой, не сводя с цветка влюбленного взгляда, но в конце концов ум юноши устал метаться, и за него все решили ноги: Виллем вскочил, будто внутри отпустили некую пружину, и ринулся вперед, прямо к тюльпану, на ходу раскрывая складной садовый ножик, который всегда носил в кармане.
Он уже почти достиг цели, когда вдруг запнулся о протянутую у самой земли веревку и упал. К одному концу этой веревки был привязан колокол, и сразу же раздался оглушительный звон, но мало того: другой конец той же веревки, пропущенный через блок, был прикреплен к двери псарни, и, еще не успев подняться с земли, Виллем услышал, что к нему с лаем несутся сторожевые собаки, показавшиеся ему со страху просто гигантскими.
«Ну и дурак же я! Поднял тревогу!»
Живо вскочив, он припустил к ограде и уже закинул одну ногу наверх, когда лодыжку другой обожгла боль: в нее вонзились клыки до того острые, что пробили насквозь кожу сапога и прокусили чулок. Деруик завопил и заколотился, стараясь выдернуть ногу из стиснувших ее челюстей и тыча второй, свободной, в покрытую пеной пасть, но чем сильнее он тянул, тем глубже впивались в его плоть собачьи зубы. От страха, боли и вида кровавых борозд на собственном теле неудавшийся вор едва не потерял рассудок.
Наконец ему удалось вытащить босую ногу, оставив в пасти пса разодранный сапог и клок ткани. Скатившись снаружи к подножию ограды, он выхватил шпагу: а вдруг эти чертовы псы перепрыгнут через стенку? — но, слава Богу, ничего такого не случилось. Деруик не стал терять времени и ломать голову над этой загадкой, собрав все силы и постанывая, он заковылял к граничившему с фермой сумрачному болоту и забрел далеко в торфяник. Шпагой он все это время предусмотрительно размахивал перед собой.
Наступил момент, когда раненая лодыжка перестала его держать, и беглец рухнул с хриплым стоном, напоминавшим выдох продырявленных мехов. Последними звуками, донесшимися до его сознания, были примешавшиеся к собачьему лаю крики крестьян, последними, кого он увидел перед тем, как лишиться чувств, были эти выскочившие из ворот фермы крестьяне… они зажигали один от другого смоляные факелы… И тут он потерял сознание.
Виллем так поспешно отправился в путь, что не успел рассказать ни сестре, ни ее жениху о своем разговоре с Юдифью Лейстер. О том, что он заказал их двойной портрет, как и о том, что с утра надо идти в мастерскую, Петра и Элиазар узнали из оставленной им записки. Жених и невеста явились туда порознь: сначала молодой Берестейн в темно-красном парадном костюме, делавшем его похожим на епископа, чуть позже — девушка в темном платье, накидке из той же ткани и в таких же темных перчатках и чепце. В руках у Петры был плотный не по сезону веер, который она беспрестанно открывала и закрывала.
Вторжение тюльпанщика в красном и его слуги было шумным, Петра проскользнула тихо, как призрак, и выглядели они рядом странно.
— Что это на вас такое надето, сударыня? — набросился Элиазар на невесту. — Только жалкие, ничтожные людишки выбирают черный цвет для свадебного наряда — потом для траура пригодится. Неужто и вы такая же скупердяйка?
— Сударь, я пришла сюда по требованию брата, — замогильным голосом ответила Петра, — и не думайте, что, оказавшись рядом на полотне, мы соединимся и в жизни. От помолвки до свадьбы далеко, и от первого кольца до второго — ничуть не ближе!
— Ваше платье никуда не годится, сейчас же переоденьтесь!
— Увы, сударь, не во что. Вы же сами разорвали единственное платье, какое у меня было, в день нашего визита к бургомистру. Неужто вы позабыли об этом?
Элиазар, самолюбие которого уязвили черные одежды, потребовал немедленно их украсить — неважно чем. В сундуках, где художница держала разные уборы, предназначенные для моделей, обнаружились целые груды фальшивых камней. Петра — под сильным давлением Элиазара — выбирала усыпанные «алмазами» серьги, ожерелья и браслеты, служанки все это постепенно на нее навешивали, а когда дело было сделано, младший Берестейн еще и силком надвинул на ее негнущиеся пальцы несколько снятых с себя колец. Девушка промолчала, зато все, кто находился в мастерской, увидев такое, не слишком нежное, обхождение жениха с невестой, изумились до невозможности. Правда, жених этого крайнего изумления не заметил.
— Вот так-то лучше… — проговорил он, отступив на шаг, чтобы полюбоваться плодами своих стараний. — Теперь вы уже не напоминаете жену пастора!