Да, за такой женщиной можно чувствовать себя как за каменной стеной. Но приживальщиком быть совсем не хочется. А что я умею?
Лада раскладывает на столе принесенные припасы, а я думаю о том, чем мне заняться. Ничего путного не приходит в голову, да и Лада уже зовет ужинать.
На столе шмат сала, две куриные ноги, свиной окорок, огромный каравай, домашняя колбаса, мясной пирог, связка баранок и несколько бубликов. Еще Лада извлекла из мешка бурдюк, положила его на стол, и он заколыхался, как живой. В нем оказывается не то сильно перебродивший хлебный квас, не то пиво.
- Ну, как тебе? - горделиво оглядев стол, спросила Лада.
- Внушает, - уважительно отозвался я, подсаживаясь. - Сдается мне, что с голоду я не пропаду. Удивляет только одно - отчего у тебя, когда ты пришла в Кормилово, не оказалось такого мешочка за плечами?
- Был мешочек, был. Да я все из него съела. Путь-то неблизкий.
Некоторое время мы молча жевали, а я размышлял о том, что мир, созданный мной, вовсе не плох. Люди живут, трудятся, создают семьи, растят детей... При мысли о детях я нахмурился. Нужно еще раз поговорить с Надей. А не прячет ли она от меня Андрейку, дабы не смущать ребенка появлением нового папаши? А мне сказала, что никакого Андрейки нет. Чертовщина!
Лада заметила мою озабоченность, положила руку на лоб. От прохладной руки стало так спокойно и приятно, что я закрыл глаза. Сытный ужин, крыша над головой, ласковая жена, что еще человеку нужно? Поймал себя на мысли, что назвал Ладу женой, улыбнулся. Видно так тому и быть... Да, а с Надей нужно, все-таки, поговорить. Завтра же...
Утром Лада убежала по каким-то делам, а я бесцельно слонялся по комнате, смотрел в окно, напевал какие-то бравурные марши. Потом вспомнил про Надю, вышел из номера, стал ее искать. Никого не было в зале. Я было решил выйти наружу, как вдруг почувствовал взгляд - словно мне на спину неожиданно положили огромный мешок с мукой. Я быстро повернулся и увидел Надю, которая смотрела на меня с такой ненавистью, что я внутренне содрогнулся. Она тут же спрятала взгляд, но вся фигура ее была еще напряжена, как будто она намеревалась убить меня глазами.
- Что ты? - хотел сказать я, но получился только непонятный вздох.
На ее лице уже была маска услужливости - типичная горничная в постоялом дворе. Руки она сложила на переднике - "чего изволите?" и смотрела в пол.
- Надя, я ... это... - я все еще был потрясен ее взглядом.
- Слушаю вас... тебя... - она предупредительно наклонила голову.
Мне уже не хотелось разговаривать с ней. Сейчас у нее были ненастоящие, какие-то нарисованные глаза на равнодушном и глупом лице. Но... Андрейка!
- Вот что, Надя, - стараясь говорить как можно тверже, сказал я. - Нам нужно поговорить.
Она оглянулась на конторку, которая была пуста, недовольно посмотрела на меня.
- Разговор пойдет о сыне, - весь внутренне сжимаясь, сказал я. - Андрейка... Только не говори, что не понимаешь, о ком я говорю. Наш с тобой сын. Где он?
- Никогда у нас с тобой не было сына, - она говорила, делая паузу после каждого слова, глаза у нее были мертвыми.
Бесполезно. Она ни за что не признается. Однако что-то поднялось во мне, какая-то волна, я глубоко вздохнул и холодно произнес:
- Я узнаю правду. Ты даже не представляешь, что я могу. Я...
Я осекся. Угрозами здесь ничего не добьешься. Ее можно даже пытать, она ничего не скажет. Упрямая баба!
- А ты, я вижу, носишь колечко, - я переменил тему, кивнул на руку, которую она тут же спрятала под передник. - Кто же счастливый избранник?
- Какое твое дело? - равнодушно сказала она.
- Да, конечно, никакого, - я пожал плечами. - Я оплакивал тебя, превратился сам не знаю во что, мне жить не хотелось, я выгорел весь, дотла... А ты, оказывается, жива, и, мало того, замужем.
- Ты тоже не одинок, - злорадно парировала она. - И я тебя оплакивала.
Я покивал головой, постоял немного и жестко сказал:
- А про Андрейку я узнаю. И если ты его прячешь от меня - берегись.
Нет, не напугаешь ее. Все те же стеклянные глаза.
- Никакого Андрейки нет, - пустым голосом проговорила Надя. - Тебе привиделось.
Я снова покивал, развел руками и вышел во двор. Я не могу определить, лжет она, или нет. Неужто так искусно играет? Откуда у нее такие способности? Но если Андрейка жив... Нет, если он существует... Тьфу! В общем, - где он может быть? В какой-нибудь недалекой деревушке? У бабки? Он есть, есть, он существует и не погиб, иначе отчего бы Наде так меня ненавидеть. Погоди! Да она ревнует! Лада моложе, красивее, и она со мной. Надя каким-то образом оказалась в Красноянске, вышла замуж, но любит ли она мужа? Наверное, не любит, иначе зачем ревновать? Катастрофа развела нас в разные стороны, каждый встретил другого человека, все, вроде бы, должно быть прекрасно. Ан нет! Разве можно любить одного, а ревновать другого? А ведь можно!
Откуда ты знаешь, что можно? Ведь ты же ее нисколько не ревнуешь! Нашла себе мужика, и ладно.
Нет, я решительно не узнаю себя. Давно ли я был потерян для самого себя из-за женщины, которую считал погибшей? Давно ли я мечтал увидеть ее, даже спал с ней в одном из путешествий, любил ее, ласкал и наслаждался ею? Это Лада, Лада. Все произошло из-за нее. Я не виню ее, нисколько, наоборот, я рад, что она появилась в моей жизни и повернула меня лицом к свету.
Размышляя таким образом, я вышел за ворота и побрел по улице. Дело шло к полудню. Солнце уже не грело так сильно, как в июле, но было еще тепло. Мимо проехал всадник на гнедом жеребце, пахнуло конским потом и навозом. Из трактира донесся обрывок женского хохота, звон тарелок и стук глиняных кружек. Уже гуляют. Или еще гуляют? На пороге охотничьей лавки стоял человек в клетчатых брюках и белой рубашке навыпуск, и разглядывал меня, как жука на булавке.
- Ружья есть? - спросил я с напором.
Его лицо из снисходительно-презрительного превратилось в уважительное, он встал по стойке смирно, подкрутил длинный ус и почтительно ответил:
- Никак нет, сударь. Ружей давно уж нет.
- А что есть?
- О, сударь интересуется оружием? Прошу вас, проходите!
Он сделал приглашающий жест и посторонился. Я вошел в лавку и остановился на пороге. Все здесь сияло, блестело и искрилось. Три стены были отделены от зала прилавком из грубо тесаных досок, а по стенам развешаны кинжалы различных размеров, начиная от кухонных ножей и кончая клинками величиной с добрую саблю. Были здесь также тугие луки, украшенные резьбой, стрелы с железными наконечниками, капканы с устрашающими зубьями, ременные петли. Отдельно висели рыболовные снасти - сети, катушки с леской, крючки, блесны, сачки. Был даже спиннинг, явно иноземного производства, неведомо как попавший сюда. Я остановил взгляд на красивом кинжале с костяной рукояткой в виде бегущего оленя. Лавочник подал его мне, держа двумя руками, с полупоклоном.
- Чья работа? - спросил я с видом знатока, разглядывая лезвие и пробуя ногтем его остроту.
- Это два наших умельца - кузнец Микола и Ванька-раздолбай... Ох, простите! - он прикрыл рот рукой.
- Что, так и зовут? - усмехнулся я.
- Так и зовут. Потому как он и есть такой, другого слова не подберешь. А Микола - мастер, - приказчик произнес последнее слово с уважением, даже, я бы сказал, с благоговением.
- Какой Микола мастер, это мы потом узнаем, а вот Ванька - художник. Посмотрите, какой олешек чудный вышел. Так и кажется, что сейчас с рукоятки спрыгнет и убежит, цокая копытцами.
Лавочник скосил глаза на оленя, вид у него был озадаченный.
- Хороша вещица, - вздохнул я, раздумывая о том, как бы с честью ретироваться из лавки. - Вот только...
И тут мне пришла в голову идея.
- Значит так, - сказал я деловито. - Меняю время на нож.