О своих походах в армии Буденного Захар Петрович рассказывал охотно и весело, чувствовалось, как он любит своего командарма и товарищей. О том, как потерял ногу, рассказывал так, что чуть ли не хотелось смеяться — и это над бедой, над калекой.
Перед самой войной приехала в гости к Захару Петровичу невестка с внуком, жена старшего сына, офицера. Очень испугалась женщина войны. Бросилась на вокзал, но ни в один поезд — ни в пассажирский, ни в товарный — не села. С невесткой, помогая нести ей двухлетнего ребенка, пошла из Минска свекровь, жена Захара Петровича. Намеревалась вернуться, но… «Драпанули мои бабы, наверное, так, что и немецкие танки не догнали их. Иначе вернулись бы. Многие из минчан вернулись». О жене и невестке говорил с затаенной печалью, с тревогой, но все равно с шуточками. А вот младшего сына, Витька, который недавно ушел в партизаны, старик всегда вспоминал серьезно и по-отцовски озабоченно. «Снился сегодня мой Витек. Лес с ним пилили. Такие высокие сосны спускали. К чему бы это, Ольга, не знаешь?» Не верил ни в сны, ни в приметы, над иконами и богами издевался, гадалок, ходивших по домам, выгонял, но всему, что касалось Витька, верил. «Если бы ты знала, что за парень мой Витек!», «Это Витек сделал. Золотые руки у парня».
Наверное, о Витьке он говорил не одной Ольге, не случайно ему и кличку подпольную дали «Витек».
Ольга полюбила старого чудака с первых встреч и доверялась ему больше чем кому бы то ни было. У Командира не отважилась больше просить, чтобы позволил Саше прийти к ней или хотя бы дал его адрес. А у Захара Петровича попросила. И тот сразу, ничего не спрашивая, понял ее, даже ей немного неловко стало.
— Знаю твоего Соловья. У нас он Соловей. Был у меня, ночевал две ночи. Умный парень. Как Витек мой.
Называя ей через два дня адрес, усмехнулся: «Любит Андрей играть в конспирацию. Зачем ему было разлучать вас? Была бы у вас хоть какая-то радость. А конспирация — это такая хитрая штука, что чем проще, тем надежней. Не нужно переигрывать».
Она в тот же день побежала на другой конец города, на Каменную улицу. Олеся дома не было. По-женски успокоилась, когда увидела, что квартирует он у старых одиноких людей. Попросила их передать Саше, что приходила Ольга. Покрутилась, покрасовалась перед хозяевами, давая им понять, что цель у нее чисто личная, спросила даже:
— Девчата к нему не ходят?
— Что ты, милая! Святой парень, — сказала хозяйка.
— Все они, тетечка, святые, пока материнскую сиську сосут, а как нематеринскую увидят, куда их святость девается…
Старуха даже перекрестилась тайком.
Олесь пришел на другой день утром. Она топила печь, хлопотала по хозяйству. Обняла его мокрыми руками, целовала на кухне. Он укорял ее, что так нельзя, что она сильно смутила его хозяев, бросивших ему упрек, что к нему приходила девка, похожая на тех, что путаются с немецкими офицерами. Она ответила сердито, словами Захара Петровича:
— Не играйте вы с Андреем в конспирацию. А хозяевам твоим сказала так потому, что не понравились они мне. Их будто с пеленок напугали. А я не люблю пуганых да пришибленных!
— Когда ты сама стала такой смелой?
Чуть не поссорились, зато потом горячо мирились.
Хозяева действительно не понравились ей, и она, думая о Сашиной безопасности, рассказала о них Захару Петровичу, все сказала, как было. Инвалид до слез смеялся над ее словами- «Ах, чтоб тебе добро было! Так говоришь, пока увидят нематеринскую?» Но успокоил: хозяин квартиры его давний друг, вместе на беляков ходили, рабочий паровозоремонтного завода, был членом партии, но его исключили — из-за жены, она в церковь ходила, но женщина она честная, добрая, хотя и набожная.