Я присел на камень, положил голову себе на колени и, расслабившись, закрыл глаза. Просачивающееся сквозь веки, солнце рисовало у меня в глазах цветные искры и завитушки. Было тепло и спокойно. Это было чертовски похоже на то место, которое люди называли раем. Вот оно, высшее блаженство, сидеть на вершине горы, когда солнце греет тебя в спину и ласковый ветерок треплет твои волосы.
Я открыла глаза и чуть не свалилась со своего насеста от удивления. Я и не заметила, как и когда это сделала, но мир вокруг пылал зеленоватым светом и багрово-красные тучи величественно плыли по голубовато-зеленому небу. Я даже не сразу поняла, что вокруг меня стоит мертвая тишина. Бескрайнее пространство замерло в чудовищной тишине, наклонив вопросительно голову и сощурив глаза.
Я замерла на месте. Чувство испуга быстро прошло. Успокоившись, я склонил голову на бок и улыбнулся. Мы вели молчаливый разговор с небом, с ветром, который беззвучно кружил вокруг меня травинки и всяческий мусор, и, конечно, с солнцем, которое спрашивало каждую секунду: `Тепло ли тебе?`
Я неожиданно поймал себя на том, что испытываю огромную благодарность этой огромной стихии, которая так ласково и нежно лелеет меня. Наверно, мир всегда был бы также добр и светел, если бы все люди хоть раз в жизни поняли его заботу и внимание и отплатили бы ему тем же. Я представила себя на месте этого огромного доброго и всесильного существа, и ясно представила несовместимость этой красоты и покоя с ничтожными злыми людьми, которые даже не позаботились никогда подумать о цели своего пребывания на этой Земле и по чьей прихоти они здесь появились. Я подумал о том, что будь я Богом, я бы никогда не допустил присутствие этих злобных людей на этом свете, и тут же осознал, насколько же сам Бог действительно милосерден, что способен терпеть и заботиться о тех, кто его же поносит. Это действительно страшное оружие — доброта. Прости своего врага — и ты его уничтожишь. И о чем бы я не думал, везде вставала двойственность положения о защите. Действительно, Зло всегда пыталось уничтожить своих врагов физически, Добро — морально, а последнее намного страшней.
В таких размышлениях я провел не один час на этой скале, и спохватился только когда заметил, что солнце уже собралось отправляться на покой. Я почувствовал непреодолимое желание встать и поклониться этому огромному миру, что так открыто принял меня.
К дому я приехал, когда уже темнело. Отец поинтересовался где я был. Я объяснила ему, что я гуляла в горах и рассказала ему о своей `беседе`, на что отец ответил:
— А ты уже совсем взрослый. Мой маленький мальчик стал большим мудрым мужчиной!
Если бы он только знал, как я был горд услышать это!
— Завтра мы поедем навестим Тома. Он наверно совсем заскучал. Да и о празднике Лета надо поговорить, уже совсем немного осталось.
А я и забыл, что скоро праздник! Ух, ну и повеселимся мы! Интересно, что же придумает на этот раз Том?
— Иди поешь и спать. Завтра рано поедем, — сказал отец и пошел осматривать лодку.
Засыпая, я приоткрыл глаза и посмотрел в окно.
— Спокойной ночи! Мысленно улыбнулся я всему огромному миру за окном, этому теплому, мохнатому, большому мурлыкающему котенку…
Глава 12
Тори исполнился двадцать один год. К этому моменту он был стройным и красивым юношей. Развитый хорошо физически он теперь с трудом сдерживался дома, норовя все время ускользнуть на улицу. Все было бы хорошо, но непонятные предчувствия все чаще и чаще стали посещать меня. Неожиданные приступы тоски заставили меня совершенно по новому взглянуть на окружающий нас мир. За эти годы, проведенные в заточении на этом маленьком клочке земли, я успел полюбить этот пляж, эти скалы, наш маленький дом, и все чаще появлялось чувство, что скоро мы всего этого лишимся. Тори в свою очередь, по-моему, тоже испытывал нечто подобное. Все чаще я стал замечать его печальный взгляд, когда он вдруг неожиданно останавливался и оглядывался то на море, то на дом. Мы, по молчаливой договоренности, не обсуждали эти проявления депрессии. Казалось, мы понимаем друг друга без слов. Согласитесь, в подобные минуты самое умное — это не лезть в душу человеку. Обычно, это ни к чему хорошему не приводит, а только раздражает и без того напряженное состояние. Поэтому я совершенно спокойно относился к его прогулкам по ночам, отнеся их к еще одним его странностям, а уж об их числе беспокоиться не приходилось. Например, в свои двадцать один, он совершенно не интересовался девушками. Наоборот, любые разговоры или обсуждения на эту тему его раздражали и портили настроение. Том тоже стал замечать наше `странное` поведение. `Посмотрев на вас, я бы не сказал, что у меня возникают хорошие мысли,` — как-то сказал он, — `Уж не собрались ли вы меня тут оставить на старости-то лет?`
Эх, Том, кабы я мог что-либо вразумительное ответить на твой вопрос. Я и сам ничего не понимал. К тому же мы с Томом стали опасаться за Тори по поводу его способностей. Они стали проявляться все чаще и совсем не к месту. Например, сидя за рулем машины, я оборачивался к Тори, чтобы что-нибудь спросить или сказать, и обнаруживал что его нет. Через минуту он появлялся, а через минут пять исчезал снова. Как-то он `сказал` мне: `Мне все больше нравиться там.` Не могу сказать, чтобы эти `перемещения` сказались на нем отрицательно. Я, по правде, побаивался за него, когда он находился `по ту сторону`, но Тори, казалось, неплохо там себя чувствовал. Правда, он избегал находиться в этом состоянии близко от аллеи, так как наши таинственные друзья изредка донимали его, когда он появлялся вблизи от них, и, хотя они не могли причинить ему серьезный вред, но несколько раз его довольно сильно перетряхнуло от случайных разрядов этих `милых` облачков. Как выяснилось, они не проявляли к Тори особого интереса и лишь отпугивали его, если он появлялся `в чужой территории.`
В таком, не очень приятном настроении, мы провели конец лета. Осень не заставила себя долго ждать и желтыми листьями и дождями постучала к нам в окошко. Мои надежды на смену эмоционального настроя с приходом осени не оправдались.
Как— то вечером мы с Тори, сидя за столом, завели разговор.
— Тори. Если я не ошибаюсь, что-то явно происходит. Может у тебя какие-либо соображения есть на этот счет?
Тори покачал головой, обдумывая ситуацию. Затем пожал плечами и вопросительно показал знак `уходить.`
— Куда уходить?!
Опять последовало недоуменное выражение лица. Затем Тори `сказал`, что нужно время.
— Для чего? Лично мне кажется, что скоро произойдет что-то, что я не хотел бы. По крайней мере меня это пугает.
Тори был тоже испуган. К тому же он знал не больше моего, хотя какие-то догадки у него теплились на лице. Он взял карандаш и нарисовал облако.
— А это-то тут причем? — я все больше нервничал.
Рядом он нарисовал дерево, затем уже знакомые мне `огоньки` и помедлив с полминуты, изобразил рядом… молнию!
— Я думаю, что ты преувеличиваешь! Не стоит валить все на загадки природы. Да и молния тут при чем?
Тори задумчиво чирикал что-то на листе.
— Какая же связь между всем этим? — спросил я — Может сходить туда хочешь? Хочешь, я схожу с тобой.
Он улыбнулся, но отрицательно покачал головой. Затем он показал на молнию и описал руками большую дугу.
— Ну это я понял. Кстати и время подходит. Надо спросить у Тома когда будет день…
Тори перебил меня рукой и выложил свой листок поверх первого. На нем была нарисована уже знакомая мне чайка-монстр. Тори указал на нее, а затем постучал себя пальцем по голове. `Я слышу` — показал он.
— Кого слышишь? Чаек?
Он утвердительно кивнул. Затем чайку перечеркнул молнией.
Теперь мне становилась понятнее линия его размышлений.
— Ты думаешь что это все как-то взаимосвязано?
В ответ он взял все рисунки и многозначительно смял их вместе. Потом махнул устало рукой и выкинул скомканную бумагу в мусорницу.