Записка от Химэгими, разумеется, привела Удайдзина в возбуждение, и он тут же сам развернул ее. «Выходит, дело и впрямь серьезное! — забыв про свою обиду, Удайдзин заплакал. — Вот ведь, уж и не знаю, отчего он может быть так тяжело болен. По меркам наступившего упадка он — человек выдающийся, по записке видно, что его одолевают самые мрачные мысли. Но каков почерк, никто с ним не сравнится!» Он снова и снова перечитывал послание.
— Напиши ответ, да так, чтобы он его запомнил, — приказал он Ённокими.
Она робела, но написала очень милый ответ.
Записка была очень трогательной, но Химэгими она не взволновала. Он не хотел показывать письмо Сайсё и не давал ему прочесть его. Понимая, что это, должно быть, ответ Ённокими, Сайсё все же отнял письмо, прочел и забеспокоился, Он любил Химэгими, но теперь он покрылся краской и посерьезнел, ощутив, как сильно он привязан и к Ённокими. «И вот такому человеку я доверяюсь, собираясь переменить себя всего и жить с ним взаперти», — с тоской подумал Химэгими. Сайсё же пребывал в таком блаженстве, будто собирался прожить десять тысяч лет, он наслаждался Химэгими днем и ночью до изнеможения, повторяя клятву верности на следующие жизни. Так прошло довольно много дней, и Химэгими собирался уже вернуться домой, но Сайсё печально повторял:
— Стоит тебе оказаться в свете, как ты снова станешь чужой.
И все же продолжаться так до бесконечности не могло, Химэгими заставил Сайсё уйти, а сам, вновь почувствовав себя мужчиной, отправился туда, куда его призывали дела.
Все так и шло, но в десятую луну, когда для Химэгими настало время снова скрыться в «тихой обители», вдруг оказалось, что это вовсе не нужно. Химэгими не мог взять в толк — отчего так, вставал и ложился в беспокойстве. Поскольку на этот раз ему не потребовалось уединяться, он оставался у Удайдзина. Ённокими выглядела необыкновенно благородной и изящной. Поскольку Химэгими находился здесь, Ённокими оставила все другие заботы, она вздыхала и не отходила от него. Смотреть на это было очень трогательно. Считая, что он уже совсем скоро покинет этот мир, Химэгими разговаривал с ней сердечно и ласково, что приводило Удайдзина в радость и умиление, так что он побеспокоился заказать молебны, всеми силами стараясь помочь им.
Ённокими была снова в тяжести. Поскольку со времени первых родов прошло совсем немного времени, она стеснялась своего положения и никому не признавалась.
Поскольку Химэгими так долго находился в доме Удайдзина, Сайсё, который был вынужден скрывать свою связь с обеими возлюбленными, мог бы утешиться «у той сосны морской, что в Оёдо…»,[14] но понимая, что кругом так много посторонних глаз, он даже не мог написать откровенного письма, и мучился от тоски.
Наступила двенадцатая луна. Химэгими не чувствовал себя настолько плохо, чтобы оставаться в постели, но выходил лишь для того, чтобы навестить отца. Он почти перестал есть и сильно похудел, от одного вида мандаринов или апельсинов его тошнило, а отец пребывал в сильном беспокойстве, заказывая все новые и новые молебны. Химэгими в глубине души стал осознавать, что так, наверное, чувствует себя женщина, носящая ребенка, и, похоже, вид Ённокими служил тому подтверждением. Химэгими был несказанно расстроен — теперь он знал наверняка, что ему придется бесследно скрыться, он не знал, как ему быть, к тому же не было и человека, с кем бы он мог посоветоваться. Может, открыться родителям? Но это так стыдно. Что они подумают? Или признаться Сайсё, чтобы решить все вместе с ним?
В разлуке с Химэгими любовь Сайсё становилась, между тем, все сильнее, он тосковал и печалился, прятался от людей и чувствовал себя безмерно одиноким. Химэгими находил его жалким, но теперь они были связаны такими прочными нитями, что распрощаться с ним было невозможно. Они встретились в доме на Шестой линии и хотя Химэгими было неловко открыться, поскольку он привык вести себя по-мужски, он сказал, несмотря на стеснение:
— Я всегда испытывала беспокойство по поводу нашей связи, и вот теперь признаюсь: случилось нечто ужасное.
Сайсё был ошеломлен услышанным, заливаясь слезами, он стал говорить о том, как любит ее.
— Раз уж случилось так, сделаем, как я тебе говорил с самого начала — невозможно сопротивляться, когда нашей судьбой повелевает Бог любви. Твой нынешний облик невыносим для нас обоих. Ты ведь знаешь сама: пока мы молоды, нам легко видеться — будь то во дворце, или еще где, но когда мы оба войдем в возраст и станем настоящими сановниками, мы, за исключением особых случаев, не сможем встречаться даже в то время, когда мы оба будем во дворце, и ночных дежурств тоже больше не будет. И дома увидеться будет тоже совершенно невозможно, всегда придется опасаться, что нас заметят, желание видеть друг друга никогда не исполнится, а это все равно, что умереть. Сделай так, как я прошу! Если ты останешься для всех мужчиной, как мы будем жить?! Подумай об этом, — произнес Сайсё.
14
Строки из стихотворения, помещенного в «Исэ моногатари».
Перевод Н. И. Конрада