— Сеньора, — сказал Хулио.
Катерина сидела лицом к раввину. Мария подняла глаза на Хулио, тот знаком указал ей на Мендосу, и тогда Мария медленно повернула голову. Обе женщины смотрели на раввина, не говоря ни слова и застыв на месте, с удивлением, к которому примешивались страх и отвращение.
Альваро казалось, что он присутствует на представлении и видит сцену из пьесы. Он отчужденно следил за женой и дочерью. Их удивление рассердило его, а страх не только злил, но и вызывал неприязнь к ним; и тем не менее ни сдвинуться с места, ни заговорить он не мог.
Теперь, когда женщины знали о его присутствии, Мендоса сделал несколько шагов по направлению к ним и слегка склонил голову. Он не отличался ни изысканными манерами, ни изяществом, столь высоко ценимыми в этой стране. Он не снял шляпы. У него, однако, оказался красивый голос, и он прекрасно говорил по-испански.
— Я — раввин Биньямин Мендоса. Я взял на себя смелость прийти сюда. Знаю, что для меня большая вольность — вступать в разговор с такими благородными дамами, но я не хотел вам досадить, огорчить вас… то есть не хотел доставить вам неприятности…
Мария обрела наконец голос. Она чуть не сорвалась на крик — можно было подумать, что ей приходится давать отпор.
— Что вам здесь надо?
— Всего лишь видеть дона Альваро, благородная сеньора. Видеть его и говорить с ним.
Видимо осознав, что она говорит слишком резко, Мария взяла себя в руки и сказала холодно и спокойно:
— Он назначил вам встречу?
— Нет. Увы, нет. И как бы я мог договориться о встрече, если б не пришел сюда сам? Вы же понимаете, послать другого еврея я не могу. Кого же тогда? Да, я незваный гость, но я должен был прийти сам.
— Тогда я уверена, что дон Альваро не сможет принять вас, — сказала Мария.
— Понимаю. То есть я хочу сказать, что могу понять его нежелание принять меня. Я пытаюсь объяснить вам, благородная сеньора — вы же его супруга, я знаю — что я не круглый дурак. Многое побудило меня прийти сюда, но самое главное — то, что дон Альваро де Рафаэль спас мне жизнь. Он… как бы это сказать… вложил в меня капитал, а мой народ серьезно относится к таким вещам.
Мария встала и, повернувшись к дочери, попросила ее выйти. Альваро почти физически ощущал, что с Катериной что-то происходит. Она избегала взгляда матери, а та повторила:
— Катерина, я же просила тебя уйти.
— Я хочу остаться.
— Меня не интересует, чего ты хочешь. Я просила тебя уйти.
Катерина покачала головой, но, не в силах устоять перед матерью, встала и выбежала из галереи. Мария — бела как мел — перестала сдерживаться и гневно потребовала от раввина ответа:
— Кто спас тебе жизнь? Ты хочешь сказать, что это сделал мой муж? Что это значит?
— Только то, что он спас мою жизнь, — ответил раввин.
— Это я уже слышала. Ты это сказал. Кто послал тебя сюда? Зачем ты пришел?
Раввин покачал головой, беспомощно развел руками. Он был смущен, озадачен, явно не знал, что ему делать.
— Если бы вы, донья Мария, пришли в мой дом, я просто приветствовал бы вас, не спрашивая, зачем вы пришли.
Мария сделала шаг по направлению к нему:
— Чтобы я пришла в твой дом, еврей? Такого и быть не может! Скорее солнце не взойдет. Ясно тебе? Не может такого быть!
Альваро не выдержал. Он вбежал в галерею с криком:
— Мария! — В его голосе звучала боль.
Этот крик заставил Катерину вернуться. Она остановилась в дальнем конце галереи, наполовину скрытая за дверью. Хулио тоже не нашел в себе сил уйти и стоял тут же немым свидетелем, словно исход этой встречи был настолько непредсказуем, что и его присутствие могло стать делом жизни и смерти.
Мария пристально посмотрела на мужа, затем — на редкость спокойно — заговорила:
— Этот еврей хочет видеть тебя. Утверждает, что ты спас ему жизнь. Я сказала, что он не может здесь находиться.
— Этот еврей, — прошептал Альваро.