Выбрать главу

— Что они сделают с моим телом — потом? — спросила она дрогнувшим голосом под перестук топоров.

Арабелла пыталась заставить замолчать Анну, она сильно беспокоилась за состояние Маргарэт.

— Об этом, дорогая Нэн, мы сами позаботимся! — напомнила она королеве.

Анна подошла к столу, за которым обычно писала: она хотела как-то скоротать мучительные часы ожидания и не изводить подруг своими тайными сомнениями. Тихо напевая под нос, чтобы не слышно было, как стучат ее зубы, Анна вытащила листок бумаги и взяла в руки перо жестом, хорошо знакомым ее близким. Она не захотела сесть и продолжала стоять, задумчиво похлопывая гусиным пером по бледной щеке — старалась собраться с мыслями. Ей необходимо было вновь обрести в себе силу духа. Ее Джордж на пороге смерти сумел владеть собою, значит, и она сумеет.

Уверенно она начала водить пером по бумаге.

«Запятнано имя мое, на сердце глубокая рана! Что ж, радуйтесь злоба и подлый навет, У последней черты я оставлю навек Веселье, покой и отраду».

— Вы пишете последнюю просьбу, я готова исполнить ее для вас, мадам! — предложила леди Кингстон, тронутая истинным раскаянием покинутой мужем и лишенной короны узницы. Она хотела напоследок оказать ей любую услугу.

— Нет, что вы, благодарю вас. Я пишу стихи, надо же скоротать время, — ответила Анна, стараясь выглядеть такой же непринужденной, как ее брат.

Но предательская слеза скатилась по щеке, когда перо вновь заскользило по бумаге.

«О, смерть, не пожалей мне сна, И дай возможность отдохнуть, Позволь, чтоб чистая душа Покинула истерзанную грудь!»

— Какие еще стихи ты можешь писать в такой час, Нэн? — прошептала Арабелла, когда подошла к Анне и заглянула через ее плечо.

— Это колыбельная песня, Белла.

— Последние думы о своей крошке дочери! — прошептала старшая леди Болейн, лицемерно воздев глаза к небу.

— Вы ошибаетесь, для себя! — твердо поправила Анна.

В эту минуту послышался гулкий звук шагов. Анна резко обернулась — стихи остались незаконченными. Теперь людям оставалось гадать, что хотела сказать Болейн перед смертью. Такой же загадкой для всех осталась и ее жизнь…

Шаги неумолимо приближались. Анна поняла, что пришел ее конец. Рухнула ее последняя надежда на отмену смертного приговора — в минуты слабости она молила об этом Бога. Ей часто приходилось видеть на столе Генриха смертные приговоры! Своей рукой он должен был подписать и ее приговор!

В дверях показались Кингстон, священник и несколько чопорных придворных. Прежде чем пойти навстречу им, Анна задержалась у стола, наблюдая как медленно сыплется песок в узкую воронку в ее песочных часах.

«Странно, я стремилась скоротать время! Я, которой отпущено его так мало!» — подумала она, оставаясь при этом совершенно спокойной.

Палач прибыл. Теперь, как уверяли они, ей не придется долго ждать. Правда сначала он пожелал отобедать вместе со своим помощником.

«Удивительно, — снова подумала Анна, — они в состоянии есть! Конечно, дорога была тяжелой, да и все это для них обычная работа, не хуже любой другой». По словам Кингстона, они будут готовы к полудню. Готовы лишить ее жизни.

Кто-то принес ей бокал глинтвейна, но она продолжала сидеть, не притрагиваясь к нему. Кто знает, может, в своей заботе о ней, они подмешали мак или белладонну, чтобы притупить ее чувства?

Нет — она встретит смерть со светлой головой, лучше примет любые страдания, чем не сможет поступками и словами доказать невиновность свою и чистоту имени своего, а также честность и благородство друзей. Она постарается выглядеть прекрасной и пойдет с гордо поднятой головой.

Маргарэт Уайетт выдворила всех из комнаты — временами она проявляла властную настойчивость, которой никто не смел противостоять. Последние полчаса они проведут одни — Арабелла, она и Нэн.

— Принарядите меня, я хочу выглядеть очень красивой! — приказала Анна, и они рассмеялись.

Она всегда так говорила, когда предстояли ответственные встречи. Они надели на Анну ее любимое платье из черной дамастной ткани, которое расходилось посередине, обнажая ярко-малиновую юбку. Со всей тщательностью причесали ее длинные темные волосы, как будто ей предстояло участвовать в маскараде или восседать на троне. Только на этот раз они уложили их под шапочку, отделанную драгоценностями, обнажив при этом белоснежную кожу шеи. Когда падали заколки из их дрожащих рук, или же они роняли расческу, все трое делали вид, что не замечают этого, а больше некому было замечать.