— Да звери вы, наконец, или люди!? Пожалейте детей своих! — в отчаянии взывала ко сходу Тамара.
Поживи-ка, как мы, по-нашему, — озвереешь и ты, как жрать-то нечего… Нам и школа-то ни к чему!.. Нищета одна круглая… Только и осталось, что заколотить избы да дером драть отсюдова, — одно разоренье!
Так и не добилась от них Тамара никакого толку.
По первоначалу у пропойских крестьян относительно ее сказалось такое же предубеждение, как и в Горелове, в первое время. До сих пор к ним только «ссылали» учителей за пьянство и другие «художества», так что мужики привыкли уже относиться к ним, как к шелопаям, вздорщикам или сутягам, а тут вдруг прислали «барышню». Неужто и эта из таковских же? И по ее наружности, и по манере держать себя, они видели в ней лицо совершенно другого, чуждого им мира, да к тому же еще еврейку. Слухи о ее происхождении успели уже и сюда проникнуть какими-то судьбами. Поэтому крестьяне держали себя как-то поодаль от нее, сдержанно и недоверчиво, даже детей своих посылали в школу весьма неохотно. — «Вы-де — барышня, и к тому же будете из жидов, Бог вас там знает, как и чему еще учите!» У нее поневоле опускались от этого руки, и порою просто отчаяние брало. Начинай, значит, и здесь опять сначала и старайся заслуживать себе их доверие, сломить их предубеждение против себя, а легко ли это; особенно, как вглядишься в окружающую жизнь!..
Скука страшная, круглое одиночество, читать нечего, — кроме трепанных учебников, книг и газет никаких. Что делается в Божьем мире, — ничего не знаешь, и вести о том получить не от кого, даже слова сказать не с кем, кроме как со своею хозяйкой бобылкой. Во всей ближайшей округе нет человека, с которым можно бы было поговорить по-человечески, мыслью своею поделиться, душу свою облегчить.
Явился к ней как-то, по окончании утренних занятий в школе, местный урядник, из бабьегонских мещан, случившийся проездом в Пропойске. — Здравствуйте! — говорит ей и пытливо оглядывается вокруг по верхам, углам и полкам, точно бы осматривает, или ищет чего-то.
— Здравствуйте, — отвечает она ему. — Что прикажете?
— А вот, собственно, зашел к вам посмотреть, как это у вас тово… чем вы займаетесь, и продчее…
А сам все продолжает осматриваться.
— Мои занятия известны, учу в школе.
— Так-с; одначе ж, я должон подзирать за вами.
— То есть, как это подзирать? зачем? — в недоумении оглядела его Тамара.
— А затем, что… известно, как насчет припаганды и прокламациев.
— Я этим не занимаюсь, — улыбнулась она. — Вы напрасно так думаете.
— Мало ли что!.. Хоша и не займаетесь, а все же я могу у вас и обыск сделать.
— Если вам это нужно, — пожалуйста, я не имею ничего против.
— То-то вот, сами знаете, какие ноне времена.
— Совершенно понимаю, и потому нисколько не буду на вас в претензии. Мои вещи все налицо, вот они. Только, ведь… по закону, кажется, при этом свидетели нужны?
Урядник, вместо ответа на последний вопрос, преспокойно уселся на лавку и, не торопясь достал из кармана пачку папирос и спички.
— Папироску позволите выкурить?
— Курите.
Выкурил молча одну, — зажигает другую. Тамара ждет, что будет дальше, — ничего, сидит и курит.
— Послушайте, однако, — решилась, наконец, она заметить. — Если вам нужно сделать обыск, так делайте; а то ведь, согласитесь, это… довольно стеснительно.
Тот молчит и курит, сосредоточенно пыхтя и глядя на тлеющий пепел папироски. Так прошло с минуту. Он ни гу-гу, и она ни слова, только вопросительно глядит на него во все глаза, с возрастающим недоумением.
— Послушайте, что же вам надо, наконец? Чего вы здесь сидите?
— Я-то?.. А для подозрительности. Ведь сказано вам, подзирать должон я.
— И долго это будет продолжаться?
— Скольки потребуетцы, — это уж начальство знает.
— Но в чем же я виновата? За что все это, объясните, пожалуйста?..
— Не могим знать, — про то начальство знает.
— Да что ж это, послал вас кто сюда, что ли?
— Это уж не ваше дело.
Тамара, как пойманный в клетку зверек, начинает нервно ходить по комнате, похрустывая от внутренней ажитации пальцами потираемых рук.
Прошло минут с десять. Урядник стал, наконец, кряхтеть и поеживаться.
— Чтой-то, сиверко ноне как, — заговорил он наконец. — Индо нутро все прозябло… Вот, кабы рюмочку кто поднес — спасибо сказал оы.
Тамара остановилась на секунду, поглядела на него с удивлением, но не сказала ничего и опять заходила по комнате.
— Хозяюшка!., а, хозяюшка! — обратился он к выглядывавшей из-за двери бабе-бобылке. — Слышь-ка, нет ли у тебя рюмашки?., ась?