«Вот и каверза»! — с горькой усмешкой подумала Тамара. «Значит, не смей больше учить,! — пускай несчастные дети растут, как зверята, без понятия о Боге, без религиозного воспитания… Не смей даже читать им священную историю!.. Дело»! — О чем бумага-то? — спросил ее сельский староста, передав пакет, присланный через волостное правление.
— Чтоб не учить больше закону Божию, — ответила ему девушка.
— Ну?! — недоверчиво воскликнул он. — Шутишь, подичай! Как не учить? почему так?
— А так. Не приказано, и все тут.
— Кто не приказывает?
— Инспектор.
— Врё?
— Не веришь, — читай сам.
И она передала старосте бумагу. Тот недоверчиво повертел ее в руках и, отдалив против света на достаточное расстояние от глаз, стал наморщась разбирать про себя ее строки.
— Не явственно! — проговорил он, наконец, тряхнув головой и очевидно не поняв канцелярского смысла мудреных слов. — Про закон чево-то говорятся, точно-что, а что — Бог яво ведает, — не разберешь!
— А то и говорится, — объяснила ему Тамара, — что сельские учительницы, по закону, нс имеют права учить ребят закону Божию.
Староста с недоверием уставился на нее удивленными глазами.
— Да нешто есть такой закон?
— Значит, есть, когда в бумаге пишут.
— Чудно… яй-Богу, чудно!.. Попа убрали, церковь заколотили, закону нс учи, — да что ж это, в сам-дсле, на смех, что ли?!
Тамара только плечами пожала, — не знаю, мол.
— Да не-ет, слышь, это что-нибудь не так… а?.. Ты мне толком скажи-ка?
— Так, по крайней мерс, инспектор объясняет, — заметила она. — Ну, и требует, — что ж тут поделаешь!
— Ишпехтырь?.. по закону?.. Н-да-а! — в сомнительном раздумьи опять мотнул он головою. — Это выходит по пословице по нашей — по мужицкой, значит — закон что дышло: куда повернул, туда и вышло.
— Видно, что так, — согласилась с ним Тамара, которой при этом пришло на мысль, что и в самом деле, для таких господ, как Охрименко с Агрономским, закон всегда что дышло, которое они умеют, когда им нужно, поворачивать в свою сторону. Но, как бы то ни было, а преподавание закона Божия пришось ей прекратить, сколько ни роптали на это крестьяне. Нравственной поддержки, какая прежде являлась ей в лице отца Макария, здесь у нее нс было, а восьмирублевое жалованье служило единственным источником для существования. Лишиться места, — и что же тогда?.. Куда?
XXII. В ЖЕЛТОГОРСКОЙ ЗЕМСКОЙ БОЛЬНИЦЕ
Однажды утром, в ноябре месяце, в метель и стужу, с трудом пробираясь из своей избы в школу по глубоким сугробам снега, переметшим всю улицу, Тамара простудилась не на шутку. Она и до этого раза чувствовала себя уже не совсем здоровой, насморк да кашель, но все думала: пройдет! А тут вдруг ее и совсем прихватило. Еще во время урока почувствовала она лихорадочное недомогание, потягу и тяжесть в голове, ко сну все клонило; однако же, кое-как перемогала себя до конца занятий. Домой пришлось возвращаться по тем же сугробам и по такой же погоде. «Я-то что, — думалось ей, — а вот бедные дети — им каково, в плохой одежонке!»— И ей казалось, что если дети терпят и выносят такую непогодь и все-таки бредут в школу, так ей-то и подавно надо. Ведь завтра, несмотря ни на какую погоду они все-таки придут и будут ждать ее, — значит, нежиться ей нс приходится, а надо дома выпить чего-нибудь теплого, потогонного, чтобы согреться, да укутаться получше, и — даст Бог, назавтра все кончится. Но к вечеру сделалось ей так плохо, что и совсем слегла. Страшная головная боль и ломота во всех членах нс позволили ей на следующее утро встать с постели. Как ни совестно, а пришлось послать отказ в школу, чтобы дети не ждали ее понапрасну. Чувствуя, что с нею начинается что-то серьезно нехорошее, она сознавала полное свое бессилие бороться в своей домашней обстановке против болезни, как и полное отсутствие способов и средств для лечения. Что с ней такое, — она и сама не знает. Никогда еще так скверно не бывало. И хозяйка тоже не знает; головой только жалостливо качает да в баньке испариться советует, а то предлагает знахарку позвать, — знахарка-дс на воду пошепчет да четверговой соли в нее намешает, даст испить, и все как рукой снимет. Пришли две соседки, позванные бобылкой на совет, но и эти только соболезнуют; одна советует зажечь кудель в горшке да на живот его поставить, чтобы все нутро в него втянуло, другая рекомендует ту же баньку, но с тем чтобы попарившись вываляться нагишом в чистом снеге, на дворе, и опять, значит, в баньку. Слушает их Тамара и ценит в душе это доброе, простое участие, но советам последовать не решается, — где уж ей!.. Может быть, средства и хороши, да не по ее натуре. А болезнь, между тем, разыгрывается своим порядком и все больше забирает над нею свою силу. Что тут делать? К кому и куда обратиться за настоящею помощью? Вокруг, кроме этих баб, — никого из близких, кто бы мог и захотел принять в ней разумное участие. Уведомить разве отца Макария, который взял с нее слово писать сейчас же, если с ней что случится. И в самом деле, это одно, что остается. Поэтому, дорожа временем, пока она еще в памяти, девушка собрала все свои силы, чтобы написать карандашом на листке бумаги несколько слов отцу Макарию о своей беспомощной болезни, прося его и отца Никандра, если возможно, прислать ей доктора. Хозяйка, по ее просьбе, сбегала за старостой. Добрый человек — спасибо — не замедлил явиться, и Тамара попросила его отправить ее записку с нарочным в Горелово, к «батюшкам». Староста вскоре привел к ней охочего мужика, который согласился за рубль да за две сороковки водки «на дорожку» сейчас же отвезти письмо по назначению. К вечеру стало ей еще хуже: та же ломота и, вдобавок, сильный жар, доводивший ее по временам до беспамятства и бреда.