— Здравствуйте, мои друзья, будьте здесь желанными гостями! — сказал он сердечным тоном. — Нет надобности представлять мне сына Эвелины Эриксон — он вылитый портрет ее.
Старик ласково положил свою руку на белокурую головку мальчика. Затем, обернувшись к старому слуге, он прибавил с волнением:
— Взгляни-ка, Юстин, это ведь ее дочь… дочь Свангильды!
— О, сударь! Мне показалось, что это сама госпожа Свангильда! Только та была как будто выше ростом.
— Это правда, и волосы у той были светлее; но все эти детали теряются в общем сходстве… А теперь, мой старый Юстин, скажи-ка госпоже Берглунд, чтобы она распорядилась завтраком.
Когда шоколад был выпит, Олаф Кадерстедт приказал Юстину показать Гаральду все достопримечательности замка, а сам увел Тамару в свой кабинет.
— Теперь, дорогое дитя, поговорим с вами, — сказал он, заставляя молодую девушку сесть в кресло против себя.
— Прежде всего позвольте мне исполнить поручение матери, — сказала Тамара, подавая ему шкатулочку.
Дрожащею рукой Олаф открыл ее. С каким-то благоговением он вынул исписанную тетрадь и вместе с прочими вещами замкнул в старинное резное бюро. Затем, сев на свое место, он погрузился в глубокое раздумье, прервать которое Тамара не осмеливалась.
После продолжительного молчания Кадерстедт вдруг выпрямился и, схватив руку молодой девушки, крепко пожал ее.
— Благодарю вас, дорогое дитя, за тот луч света, которым ваш приход осветил мои последние дни! Теперь я примирился с прошлым, и ваш чистый образ уничтожил преграду, до сих пор стоявшую между мной и любимой женщиной. Говорите же мне о вашей матери, о ее последних днях, а также о вашем отце. Очень ли он грустит о потере этой несравненной женщины?
Тамара в замешательстве опустила голову, и грустное выражение появилось на ее красивом лице.
— Конечно, он очень жалеет маму, но теперь он женат на другой.
— Женат?.. На ком? — спросил Олаф, сдвигая брови.
— На одной французской актрисе, Люси Морен. От нее у него есть дети: мой брат и моя сестра.
Выражение гнева и презрения исказило лицо Кадерстедта.
— Негодяй! Так ты только для того отнял ее у меня, чтобы принести в жертву какой-то комедиантке! — прошептал он, забывая о присутствии молодой девушки и снова погружаясь в глубокое молчание. Тамара со страхом следила за выразительным лицом старика, на котором отражались все его душевные муки. Наконец, Кадерстедт вздрогнул, провел рукой по лбу и, желая, вероятно, дать другое направление разговору, указал на прекрасный олеандр, стоявший на окне.
— Взгляните, Тамара, на это цветущее деревце! Это отпрыск того самого олеандра, который я и ваша мать посадили в день нашего обручения.
— Сорвите мне один цветок. Я отвезу его на могилу моей матери как видимый знак вашего прощения, — вскричала с живостью молодая девушка.
— В таком случае я дам вам все растение и попрошу вас посадить его на могиле моей дорогой Свангильды. Это будет знаком моего прощения и любви.
С этими словами он наклонился и прижал к губам один из цветков, причем Тамара заметила, как слеза скатилась на зеленые листья олеандра. Мало-помалу старик успокоился и в дружеской беседе расспросил молодую девушку о ее прошлой жизни, о планах на будущее, а также о матери и подробностях кончины последней. Когда настало время расстаться, Кадерстедт привлек к себе дочь изменившей ему невесты и запечатлел на ее лбу поцелуй.