— Только, ради Бога, Тамара, не придавай лицу Арсения какого-нибудь непозволительного выражения, как ты это сделала с князем Флуреско. Я не видела ни его портрета, ни портрета Хлапониной, но слышала о них самые разнообразные отзывы. Одни говорят, что это верх совершенства, но вместе с тем и злобы; князь же уверяет, что в них нет ни капли сходства и это простая мазня.
— Известно, что всегда труднее всего удовлетворить невежд, — ответила с презрением Тамара. — Я дала обоим на портрете такое выражение, какое видела на их лицах. Оно необыкновенно подходит к тем разговорам, которыми они развлекались и которые могут быть терпимы всюду, кроме гостиной порядочной женщины. Впрочем, если князь Флуреско и госпожа Хлапонина так недовольны этой мазней, они могут, ничего не теряя, уничтожить портреты или отослать мне, так как я написала их даром, и даже краски были мои.
Екатерина Карповна разразилась громким смехом и прибавила к словам Тамары несколько комментариев, очень нелестных для князя и Хлапониной. Скоро Мигусова уехала, пригласив молодую девушку бывать у нее и присутствовать на свадьбе.
Тамара хотела как можно скорей окончить портрет князя и поэтому, несмотря на то, что с некоторого времени чувствовала себя не совсем здоровой и очень усталой, приезжала раньше обыкновенного в мастерскую и работала над аксессуарами. Однажды утром, когда она с усердием работала над отделкой руки князя, лежавшей на ручке кресла, убиравшая комнату Стелла остановилась за ее креслом, взглянула на портрет и с восторгом вскричала:
— Боже мой! Какой красавец этот князь, и что за прелестная рука. Редко можно встретить такую классическую красоту.
— Вы правы, — ответила Тамара с едким сарказмом. — Это очень красивая рука. Настоящая княжеская рука, стыдящаяся работать, но не стыдящаяся продавать себя. И как дорога эта классическая рука! Ведь она стоит целый миллион!
Сдержанный крик Стеллы заставил ее поднять голову, и она не без смущения увидела князя Угарина, стоявшего у поднятой портьеры. Лицо его было красно, и на нем играло незнакомое выражение.
Стелла убежала, как спугнутая птичка, но Тамара не принадлежала к женщинам, отступающим перед ответственностью за свои слова. Гордо подняв голову, она готовилась возразить князю, но Арсений Борисович, не сказав ни слова, занял свое место. Воцарилось тяжелое молчание. Так как князь упорно опускал голову, молодая девушка заметила:
— Потрудитесь поднять голову и смотреть на меня, князь! Иначе мне невозможно уловить выражение вашего лица.
Князь выпрямился и сверкающими глазами посмотрел на Тамару.
— Не можете ли вы принять другое выражение лица, князь? Настоящее, мне кажется, вовсе не подходит к портрету, предназначенному вашей будущей супруге.
— Вы находите, что мне необходимо иметь восторженное лицо влюбленного и счастливого жениха! — ответил князь недовольным тоном.
— Я позволила себе замечание, но отнюдь не высказывала своего мнения, князь. Я напишу вас так, как вам будет угодно.
Князь не ответил ничего, и сеанс закончился в глубоком молчании.
В тот же вечер Тамара отправилась к баронессе Рабен, где застала Магнуса, принесшего ей давно обещанную книгу. Молодая девушка, рассеянно перелистывая ее, с усталым видом откинулась на кресло. В последнее время болезненное состояние ее еще более усилилось, голова страшно болела, а члены, казалось, были налиты свинцом.
Магнус с едва скрываемым беспокойством наблюдал за ней.
— У вас, Тамара Николаевна, очень нездоровый вид, — сказал он слегка дрожащим голосом. Вы слишком много работаете! Следовало бы поберечь себя и отдохнуть немного.
Молодая девушка глубоко вздохнула.
— Что делать? У меня нет времени предаваться отдыху. Впрочем, я не думаю, чтобы работа утомила меня — я просто устала душой! Я стремлюсь к другому отдыху — к смерти, может быть, — до такой степени угнетает мою душу вся эта материальная жизнь!.. Но даст ли и смерть полный покой?
Она оперлась головой на руку и глубоко задумалась, устремив в пространство неподвижный взор. Облако беспокойства снова омрачило взгляд барона Лилиенштерна, но он, стараясь сгладить тяжелое впечатление от ее горьких слов, сказал, весело улыбаясь:
— Не надо предаваться таким мрачным мыслям, Тамара Николаевна! Вы стали очень молчаливы и не громите даже нашего общества. Неужели вы не находите в нем больше людей, заслуживающих порицания?