Тамаре, конечно, было известно враждебное настроение общества, но она не обращала на это ни малейшего внимания. По-прежнему она много выезжала, от души забавляясь сердитыми взглядами, недовольными улыбками и плохо скрываемой досадой, с которой произносились поздравления.
За два дня до своего отъезда в Стокгольм Тамара пожелала вместе с баронессой отправиться на концерт с участием Рубинштейна, устраиваемый с благотворительной целью. Садясь на свое место, она заметила, что ее соседкой случайно оказалась мадам Пржекловская, тетка молодого графа. Они молча поклонились друг другу, так как в это время исполнялся номер. Во время антракта к Тамаре подошел знакомый генерал и поздравил ее с помолвкой, так что старой деве пришлось поневоле тоже обратиться к молодой девушке.
— Позвольте мне тоже поздравить вас, — сказала она язвительным тоном, — только, откровенно признаюсь, я не знаю, чего пожелать вам! Выбор разбитого параличом человека молодой, красивой и богатой девушкой до такой степени странен, что всякие пожелания звучат как-то фальшиво!
Тамара смерила холодным и насмешливым взглядом свою собеседницу.
— Благодарю вас, несмотря на немного странный тон вашего поздравления! Я очень чувствительна к тому, как относятся к моему выбору, но, право, им, кажется, уж чересчур интересуются. Я никого не заставлю следовать моему примеру. Дело моего личного вкуса предпочесть телесный недостаток душевному — предпочесть выйти замуж за хорошего, умного человека, искренно любящего меня, чем взять в мужья какого-нибудь разорившегося прожигателя жизни, гоняющегося за большим приданым.
Пожилая дама покраснела от гнева.
— О, я не думаю оспаривать, что бедный молодой человек бескорыстнее всякого другого! Он отлично понимает, как трудно ему очаровать женщину своей особой.
— Я попрошу вас, сударыня, не забывать, что бедный молодой человек, о котором вы говорите, мой жених, — заметила с улыбкой Тамара. — Во всяком случае, ни барон Лилиенштерн, ни я — мы не обязаны никому давать отчет в наших поступках и вовсе не желаем объяснять обществу мотивы нашего брака.
Баронесса, слышавшая эту стычку, вмешалась в разговор и дала ему другое направление.
В назначенный день Тамара уехала в Швецию, где провела две недели, употребленные на исполнение необходимых формальностей и посещения могилы своего благодетеля. Целый день провела она в небольшом замке на берегу моря, близ которого был погребен Кадерстедт. Долго плакала и молилась она у могилы великодушного человека, так благородно воздавшего добром за зло. Она взяла себе на память медальон с портретом Олафа, ею же переданный ему некогда по поручению покойной матери.
Тихо и спокойно провела Тамара время среди своих друзей. Вид Оли и Гриши очень обрадовал ее, так что она с благодарностью приняла предложение госпожи Эрик-сон оставить их здесь еще на несколько лет. Тамара обеспечила детей отдельным вкладом в банке, так как Кадерстедт, не упоминая о них, написал в своем завещании, что в случае смерти Тамары все состояние его должно быть передано благотворительным учреждениям.
Окончив все дела, она уехала с госпожой Эриксон в Париж и Германию, а в конце июня вернулась в Петербург. Отсюда молодая девушка телеграфировала Магнусу, что через четыре дня, 28 июня, она со своими друзьями приедет к нему в имение, где они решили обвенчаться в тесном кругу близких родных и знакомых.
VIII
Близ чудного парка Старого Петергофа стояла большая роскошная дача, вся украшенная резьбой и окруженная обширным тенистым садом. Эта дача была выстроена богачом Мигусовым, давшим ее в приданое за своей дочерью, ныне Угариной.
В чудный июньский вечер многочисленное общество собралось на этой даче. Перед балконом на круглой площадке, тщательно усыпанной песком, мужчины и дамы шумно играли в крокет; другая часть общества толпилась у изящных качелей. Только двое мужчин, устроившись удобно в качалках, предавались отдыху у стола, заставленного винами, фруктами и конфетами. Разговор между ними как-то не вязался, так как, по-видимому, каждый был поглощен собственными мыслями. Один из них был князь Флуреско. Вытянув длинные ноги, он курил, следя глазами за кольцами дыма, которые артистически пускал в воздух. Другой был хозяином дома. Позабыв про своего собеседника, он с усталым и недовольным видом смотрел на играющих в крокет и в основном на свою жену, которая, заложив руки за спину, шумно спорила с гусарским офицером, сделавшим, по ее мнению, очень неудачный удар. Внимательный наблюдатель подметил бы в глазах князя выражение презрения и даже почти ненависти, как только взгляд его падал на Екатерину Карповну, вульгарный вид и резкие манеры которой с каждым днем все более и более шокировали его. Даже в эту минуту, несмотря на изящное платье из розового фуляра, отделанное кружевами, благодаря вызывающей позе и папироске в зубах, вся ее фигура дышала таким дурным тоном, что князь закрыл глаза, чтобы только не видеть ее. В первые дни после свадьбы Арсений Борисович, увлеченный вихрем светской жизни, различными дорожными впечатлениями и опьяненный приобретенным, наконец, богатством, жил в каком-то приятном самозабвении. Роскошь, окружавшая его княжеский титул, заставляла его отчасти забывать про Екатерину. Но по мере того как привычка сглаживала эти первые впечатления, жена, в которой ничто не нравилось ему, за исключением богатства, становилась ему в тягость. Ее вульгарность, ограниченный ум и сомнительная нравственность возбуждали в нем все более возраставшее отвращение, что, впрочем, он тщательно скрывал.