В дальнем углу подвала Раскрашенный Посох перевернул старый упаковочный ящик, высыпав на пол упаковочную стружку. При помощи Посоха Ложечка набивала ее в Раковину и Носок, а те в свою очередь переносили горючий материал к решетке.
– Полюбуйтесь, каков стал наш мистер Носок! Можно подумать, он накачался стероидами, – не удержался-(ась) от комментария в адрес налитых форм своего товарища Жестянка Бобов. – Или его специально откармливали гусиной печенкой.
Ложечка хихикнула. Грязный Носок не менее грязно выругался себе под нос.
Поверх кучи курчавых стружек (по словам Носка, та ужасно напоминала ему прическу мисс Чарльз) они затолкали – каждый своим, доступным ему манером – несколько старых, сухих и пропыленных молитвенников. Точно таким манером они добавили еще несколько щепок от поломанной скамьи. Затем все отступили назад, чтобы полюбоваться на свое творение.
– По-моему, до нас далеко даже скаутам, – с нескрываемой гордостью заметил(а) Жестянка Бобов.
– По-твоему выходит, что так, – отозвался Грязный Носок.
Ложечка, как водится, хихикнула – скорее от нервов, нежели шутке.
С приближением сумерек все заняли свои позиции Ложечка (ее, надо сказать, все еще била дрожь) и грязный Носок (этот все еще чесался, так как в нитках запутались частички стружки) устроились на выступе перед решеткой. Раковина и Жестянка Бобов встали у двери —. с той целью, чтобы, как только та распахнется, моментально за ней спрятаться. Раскрашенный Посох занял позицию рядом с кучей стружек, балансируя на заостренном конце.
Все замерли в ожидании.
И ждали, ждали…
Когда же Посох решил, что угол падения лучей заходящего солнца его устраивает, он принялся бешено вращаться на месте. По какой-то причине все, кто наблюдал за ним, на мгновение вспомнили Перевертыша Нормана, хотя по сравнению с Посохом, что вертелся волчком на одном месте, уличный артист был все равно что медлительный почтовый поезд по сравнению с экспрессом. Слегка подрагивая, древний талисман продолжал вращаться – бешено, словно в экстазе, будто трость слепца, угодившая в водоворот, будто резец гранильщика алмазов.
Все замерли в ожидании.
И ждали, и ждали…
И потихоньку начали нервничать…
Наконец одна из стружек задымилась. За ней другая. Потом третья. А затем вспыхнула и первая искра – словно окровавленная головка ребенка, что наконец показалась из кислородной утробы. Затем близнецы. Затем тройня. А затем и вся куча стружек занялась пламенем, и на фоне зловещих отблесков на стене заплясала тень обожженного огнем Посоха.
Примерно в тот момент, когда Эллен Черри Чарльз, потерявшая мужа, любовника, а теперь и отца, вернула перед посадкой в Ла-Гуардии спинку кресла в вертикальное положение, ударный отряд пожарников осторожно приоткрыл дверь, что вела в полуподвал собора Святого Патрика. В этот же самый момент Ложечка, грязный Носок и Раскрашенный Посох прошмыгнули сквозь решетку на тротуар. Там они нашли укрытие в клубах дыма. Полиция уже оцепила квартал. Что ж, пока все шло по плану.
– Господи, помоги остальным, пусть и у них все пройдет так же гладко, – молилась Ложечка.
– Угу, – откликнулся Носок. – По сравнению с теми двоими мы уже полдела сделали.
Не успел он проговорить, как откуда-то из-за завесы дыма им навстречу шагнул изможденного вида человек, который, хотя и был одет в дорогой костюм, производил, однако, весьма затрапезное впечатление – ну, скажем, как дешевая жевательная резинка. К своему великому ужасу, предметы моментально узнали его. Но как же велик стал их ужас, когда они поняли, что сейчас произойдет. Не успела Ложечка пролепетать «Матерь Божья» или «малиновый мусс», как правая лапища этого человека подхватила ее с тротуара. Одновременно левой своей ручищей человек схватил Раскрашенный Посох. На какое-то мгновение он присел, разглядывая Грязный Носок, но тотчас с выражением омерзения на лице отпрянул, оставив не первой свежести предмет гардероба лежать там, где тот и лежал. Человек поспешил прочь, сжимая в руках и разглядывая на ходу свои находки – ложечку и раскрашенную палку.
Так уж случилось, что в тот вечер Бадди Винклер задержался у собора Святого Патрика чуть дольше обычного. У него состоялась беседа с одним из сочувствующих. Хорошо одетый незнакомец, по его собственному признанию, якобы был готов оказать финансовую поддержку любому начинанию, способному приблизить Армагеддон.
– Давайте не будем ходить вокруг да около и перейдем ближе к делу, – предложил ему Бадди Винклер. Так они и поступили и действительно пустились обсуждать конкретные моменты, как вдруг заметили, что из подвальной решетки повалили клубы дыма. Надо сказать, что проповедник был весьма поражен, с каким проворством собеседник вызвал полицию и пожарных. Когда прибыла первая машина, водитель принялся расспрашивать Бада о том, как возник пожар.
– Нет-нет, что вы. Это же преподобный Бадди Винклер, – вмешался его новый знакомый.
– А ты кто такой, чтобы мне указывать?
В ответ на этот вопрос незнакомец извлек бумажник и помахал перед носом водителя полицейской машины каким-то удостоверением, которое почему-то меньше всего походило на золотую карточку «Виза», зато сильно смахивало на фэбээровское. Полицейский тотчас кивнул и переключил внимание на то, зачем, собственно, сюда и прибыл, то есть принялся очищать от зевак место происшествия.
– Сдается мне, что пора сматывать удочки, – заметил Бадди. – Лучше мы потолкуем с тобой да все как следует обмозгуем как-нибудь в другой раз. – И он кивнул в сторону дымящегося собора. – Надеюсь, святые отцы не лишатся своей главной недвижимости.
С этими словами он повернулся и поспешил к оцеплению. Осыпая его проклятиями, пожарные бросились мимо него вверх по ступенькам собора. Бадди моментально исчез в клубах дыма.
– Готов поклясться, что эти педики-архиепископы забыли погасить огонь под котелком с чечевичной похлебкой, – пошутил Бадди. – Пытались эту свою похлебку разогреть, а она возьми и выкипи.
Бадди было зажмурился, чтобы глаза не разъедал дым, и именно в тот момент, когда приоткрыл их снова, он и заметил на тротуаре подозрительные предметы.
Он не раздумывая схватил два из них – да-да, совершенно машинально, но в следующий миг до него дошло, что ложечка в его руке точно такая же, что и на картинах его взбалмошной родственницы, а сатанинского вида палка – точь-в-точь как та, что несколько недель назад сбила его с ног. Бада уже давно терзали смутные предчувствия по поводу решетки в цоколе собора – внутренний голос нашептывал ему, что там творится нечто неладное, противоестественное и неправедное. Нечто такое, что направлено лично против него. Нет, он не мог об этом говорить вслух. Ему меньше всего хотелось даже думать на эту тему, разве что вскользь. Как ни странно, он ни в чем не винил католиков. Интуиция подсказывала ему, что если кого-то и подозревать, то этот неведомый кто-то наверняка неким образом связан с тем ненормальным, что раньше стоял как истукан перед собором, пудря мозги доверчивым псевдоинтеллектуалам вроде Эллен Черри. А те по наивности верили, будто он вращается. Но кто или что бы то ни было, эта вещь или человек неким образом имеет отношение к предметам, найденным им на тротуаре. Что ж, он расстроит их планы! Пусть даже не надеются! Он унесет с собой их дьявольские штучки. Разве что кроме носка. Пусть уж лучше сам нечистый натягивает себе на копыто эту омерзительную тряпку!
Грязный Носок свернулся в крошечный комок и прижался к стене. Ближе к рассвету, измученный и одинокий, он прошмыгнул сквозь решетку назад, в закопченный подвал собора Святого Патрика. Поговаривают, будто он до сих пор там. Будто бродит по собору, словно некий зловредный протестантский призрак. Так что если алтарные мальчики вдруг проливают вино, солидные джентльмены портят воздух во время исповеди, епископы ни с того ни с сего переходят на поросячью латынь, а юные матери начинают выступать в поддержку противозачаточных средств – да-да, это все его проделки. Поговаривают даже, что в холодные зимние ночи он запихивает в себя пару кусочков угля и гоняет на органе пассажи Хэнка Уильямса. Или же время от времени выскальзывает из-за решетки на улицу и, вытянувшись во всю длину, хватает за ноги дородных матрон, увешанных покупками, а те визжат и в ужасе роняют свои многочисленные свертки.