Зима выдалась суровая. Когда бушевал буран и снег слепил глаза, в пещере всю ночь поддерживали костер. И все-таки беглецы были в постоянном страхе, что они замерзнут. Полтора месяца Мемед пробивал отверстие в скале для выхода дыма. Но, когда шел снег или начиналась метель, пещера все равно была полна дыма и беглецы вынуждены были открывать вход и выходить на мороз, чтобы не задохнуться. Они возвращались, только когда замерзали.
Мемед, Ираз и Хатче укрывались всем, чем могли, — одеялами, коврами, шкурами. Ложились рядом, тесно прижавшись друг к другу.
С наступлением дня Мемед уходил на охоту за ланями, а женщины принимались готовить еду и вязать носки.
Мемед убивал ланей. Мясо они съедали, а шкуры сушили и вешали на стены. Всю зиму у них были запасы мяса. Муку, масло и соль им приносил Хромой Али. Он прятал все это в пещере у подножия горы, а Мемед перетаскивал оттуда к себе. Даже Али точно не знал, где живет Мемед. Следы заметали кустами, волоча их за собой по снегу. Так снегом заполнялись и самые глубокие следы. А через полчаса исчезали и следы кустов. Поэтому-то жандармы и не могли найти пещеру Мемеда. Они даже и предположить не могли, где она. Кругом ровный чистый снег…
Хатче приподняла голову с коленей Ираз и спросила:
— Тетушка, а где же… Ведь должна была быть амнистия. Мустафа-ага оказался обманщиком.
— Потерпи, дочка, еще будет. Из-за каждого холма взойдет солнце.
Хатче и Ираз похудели, лица их потемнели. Глаза стали больше и блестели лихорадочным огнем.
— Ах, тетушка, дорогая, пусть хоть одно солнце взойдет. Мне больше и не нужно.
— Потерпи.
— Ведь все, что мы пережили, — все как сон. Я до сих пор не верю, что все это произошло со мной. И что со мной живой Мемед.
В свободное от охоты время Мемед учил женщин стрелять. Ираз оказалась способной ученицей и вскоре начала довольно метко стрелять. Хатче стрельба не удавалась. Она ненавидела винтовку и патроны. При одном их виде ее начинало тошнить.
— Избавиться бы от них… — сказала как-то Хатче.
Ираз сразу перевела разговор на другое:
— На Чукурове хлеба поднялись по колено. Уже колосятся. Муравьи выползли из своих норок и побежали по солнечным дорожкам. В это время вся Чукурова залита солнцем. — Ираз прослезилась и добавила: — Наше поле у «Островка»… Убил бы Мемед Абди-агу, пока не объявили амнистию. Не то я своими руками его убью… Только после этого мы сможем снова поселиться на Чукурове, сеять и собирать урожай с нашей земли. Отец моего Рызы говорил, что земля — наша кормилица.
— Поле возле «Островка»… — Хатче закрыла лицо руками. — Там, среди скал, цветут нарциссы, правда?
— Да, — подтвердила Ираз.
— На этой земле родится в сорок раз больше того, что посеешь… За год можно и дом построить. Если мы спустимся вниз, у нас есть деньги, чтобы построить дом.
— Купчую мы оформим на имя нашего Мемеда, — говорила Ираз. — Если будет амнистия, поле у «Островка» станет его. А если ее не будет, мы переберемся в чужие края. Только бы удалось уговорить Мемеда забыть Абди. Хоть сейчас можно было бы тронуться в путь. Мы изменим свои имена. Мемед расправится с убийцей моего сына. Нет, нет, я должна своими руками убить Али. Для этого я и стрелять научилась.
— Что-то у тебя в голове все перемешалось, — сказала Хатче.
— Да, ты права. Иногда я забываю и успокаиваюсь. Мемед заменил мне Рызу. Стараюсь не думать, но иногда места себе не могу найти, прямо с ума схожу. Ноют груди, вскормившие Рызу. Иной раз меня так и подмывает спуститься в деревню и убить Али. А потом пусть делают со мной что хотят. Подожди, дочка. Ох, ослепнуть бы тебе, Али! Как ты осмелился поднять руку на моего сынка…
— Потерпи, тетушка. Из-за каждого холма взойдет солнце… Теперь я боюсь. Оно взойдет, но…
— Что еще за «но»? — резко спросила Ираз, сердито взглянув на Хатче. — Опять «но»? Ты парня хочешь заживо похоронить?
Хатче грустно промолвила:
— Уже неделя, как он ушел. Больше трех дней он никогда не задерживался. А сейчас прошла уже целая неделя. Ох, этот разбой… Эти горы… Я боюсь, боюсь, милая тетушка. Сердце болит. Ведь больше трех дней он никогда не задерживался. Что с ним случилось? Я пойду в деревню, поищу его. Если бы с ним ничего не случилось, он бы давно вернулся.
Хатче зарыдала.