— Ради Абди-аги мы на все готовы. Лучше хозяина не найти. Мы его не оставляем в беде, но в этом году мы не собрали ни одного зерна. На нет и суда нет. Может, в будущем году аллах даст… Аллах даст нам, а мы хозяину… Разве есть на свете другой такой хозяин? Гяур Тощий Мемед выгнал нашего дорогого Абди-агу из деревни. Простит ли ему Абди-ага? Аллах поможет нам в будущем году собрать хороший урожай, и мы его весь отдадим хозяину. Сами будем голодать, но ему отдадим. На равнине Дикенли пять деревень. Крестьяне все принесут в жертву хозяину.
— Зачем обманываете? — говорили старосты. — Ведь никогда еще не было такого урожая. Сказали бы прямо, что не хотите дать ни одного зерна Абди-аге.
— Ай-ай-ай! — восклицали на это крестьяне. — Чтоб нам ослепнуть, если мы не хотим дать нашему хозяину, который скитается где-то в касабе, положенную часть урожая Возможно ли это? Мы готовы упасть перед ним на колени. Ах, околеть бы этому Тощему Мемеду!
Хюрю от радости была на седьмом небе. Ее старания не пропали даром. Ни один крестьянин не дал Абди-аге ни зернышка.
Хюрю выкрасила седые волосы хной, вместо простого платка надела на голову ярко-зеленый шелковый платок, какой обычно носят на праздниках и свадьбах девушки. Шелковое платье она подвязала дорогим шелковым кушаком, привезенным из Триполи. На шею повесила три золотые монеты и ожерелье, которое носила в молодости. Улыбаясь, Хюрю ходила из дома в дом, распевая непристойные песни, от которых краснели девушки.
Узнав, что крестьяне не дали ему долю своего урожая, Абди-ага рассвирепел. Он направился к Сиясетчи и заставил его написать жалостливую телеграмму в Анкару. Выйдя от Сиясетчи, Абди-ага старался с каждым поделиться своим горем. При этом он все время плакал. Плакал он и перед каймакамом и перед жандармским начальником.
В Деирменолук был направлен большой отряд жандармов. Жандармы потребовали у крестьян часть урожая.
Мамашу Хюрю арестовали. Но ни она, ни крестьяне не проронили ни слова. Ни избиения, ни ругань не помогали. Крестьяне молчали, словно у всех поотрезали языки. Дело дошло до того, что по деревням вынужден был поехать сам начальник уезда. Но что бы он ни делал, чем бы ни грозил, крестьяне молча смотрели на него пустыми, невидящими глазами.
Первым заговорил Хромой Али:
— Мы готовы всем пожертвовать ради нашего хозяина. Кто он такой, этот разбойник Тощий Мемед? От горшка- то два вершка. Неужели мы будем выполнять его приказания? Собери мы хоть одно зерно, и его отдали бы хозяину. Ах, собака этот Тощий Мемед. В этом году неурожай. Хорошо, если мы не помрем все с голоду… Я староста Абди-аги. И я буду голодать. Будь хоть одно зерно у нас, мы отдали бы его хозяину.
Хромой Али посмотрел на крестьян, столпившихся, как стадо баранов. Они были поражены.
— Ну скажите, — обратился к ним Али, — если бы мы собрали хоть одно зерно, разве мы не отдали бы его нашему доброму хозяину?
Толпа зашевелилась.
— Отдали бы, — послышались голоса.
— А если бы он потребовал нашу жизнь? — спросил Али.
— Отдали бы.
— А если в деревню явится Тощий Мемед? — продолжал Али.
— Он не придет.
— А если придет?
— Убьем.
Не поверив крестьянам, каймакам приказал обыскать дома. Но странно: ни в одном доме не оказалось ни зернышка. Куда крестьяне могли спрятать столько зерна?
В касабу ежедневно приходили вести из деревень. Было ясно, что бунт крестьян — дело рук Тощего Мемеда. Нужно было уничтожить его.
Особенно много шума наделало убийство Хусейна-аги ночью, в его доме. Кто мог убить Хусейна-агу? Конечно, Тощий Мемед. Абди-ага обезумел от страха.
Асым Чавуш смелый, он знает горы как свои пять пальцев, но и он не может поймать Мемеда. Жандармский начальник без конца бранил его. Асыма Чавуша так затравили, что он не мог пройти по базару.
— Тощий Мемед, мальчишка, обводит вокруг пальца такого детину, Асыма Чавуша. Заставляет его плясать под свою дудку.
Асым Чавуш готов был лопнуть от злости.
XXXII
На Алидаге выпал снег. Им были покрыты скалы, деревья, трава, земля. Даже небо было молочно-белого цвета. От Алидага до поросшей колючками равнины Дикенли и дальше к Акчадагу, Чичекли и Чукурове — всюду белым-бело. Ни одного темного пятнышка на бесконечном белоснежном просторе. И все это огромное пространство залито солнцем. Только иногда оно затемнялось проходившей мимо тучей. Снежная пыль, искрившаяся на солнце, слепила глаза.