Грегори Бенфорд.
Тоска по Бесконечности.
МОЦАРТ И МОРФИЙ
Это странное, но стильное научно-фантастическое произведение — творение одного из лучших авторов F&SF. Последние книги Грега Бенфорда — «Приливы света» и «За занавесом ночи» (в соавтворстве с Артуром Ч. Кларком). Бенфорд также был ведущим в серии радиопередач Пи-Би-Эс, выходившей в 1991 году под названием «Галактическая одиссея».
Как рабочую гипотезу для разрешения загадки нашего существования я готов выдвинуть предположение, что наша Вселенная самая интересная из всех возможных, и именно людям суждено сделать ее такой.
Теория суха, мой друг,
Но древо жизни вечно зеленеет.
Думаю, что тем летом, когда Господь, похоже, захотел остановить меня, я все же проник немного в Его замыслы.
Понимаю, что это не совсем обычный способ для научного изложения, которому свойственна серьезность и напыщенность. Но все же прислушайтесь, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать о таких вещах, разговора о которых ученые стараются избежать, хотя эти-то скрытые ритмы и первостепенны для нашего ремесла.
Я живу в небольшой общине, чьи домики растянулись по берегу Тихого океана наподобие доброжелательной улыбки, сверкающей в золотых лучах солнечного света. Этому неослабевающему блеску словно в насмешку противостоял мрачный хаос, царящий в моей голове, сражающейся с физическими формулами. Целые дни я проводил за работой во внутреннем дворике, а за полоской песка раскинулась с евклидовой грацией синь океана, уходящая в перспективе в неизмеримую бесконечность. А оттуда все струился нескончаемый свет, делая до боли очевидной уродливость моих уравнений — единственного изъяна в природе.
У меня вошло в привычку завершать тщетные потуги разработчика теории частиц пробежкой по пляжу вечером. Соленый воздух прочищал мне мозги. Красное солнце висело низко, и я не спеша трусил по теплому, похрустывающему песку, наблюдая как океанские валы накатывают на берег. Я не обратил внимания, что впереди собрались какие-то люди, и поэтому первый выстрел застал меня совершенно врасплох.
Несколько подростков кинулись врассыпную, а сухопарый парень, лет около двадцати, целился в них из маленького, поблескивающего никелем пистолета и что-то выкрикивал. Я принял за аксиому, что пистолет должен быть заряжен холостыми — выстрел прозвучал негромко.
Стрелявший ругался на мальчишку, пробегавшего справа от меня. Я все еще тупо продолжал бежать, не сворачивая, когда раздался второй выстрел. Мальчишка почти поравнялся со мной, и пуля свистнула над моим ухом — тсииип!
Это уж точно не холостой. Следующие сто метров я пролетел за десять секунд, взрывая внезапно ставший очень вязким песок и только раз оглянувшись назад. Звук третьего выстрела долетел до меня, но воплей больше не было — только ругательства того сухопарого парня, который пятился наверх по бетонным ступенькам и пытался не дать сбившимся снова в группу подросткам приблизиться к нему.
Издалека было видно, как он выстрелил в последний раз, уже не стараясь попасть в кого-нибудь, а просто удерживая их на расстоянии. Потом он повернулся и побежал вверх по улице.
Я потрусил обратно, через толпу собравшихся на пляже зевак. Видимо, не поладили из-за наркотиков: подростки хотели надуть худого, и он вышел из себя.
Полицейские схватили его через несколько минут. Я видел, как ему зачитали его гражданские права… и внезапно в моем мозгу появилась зацепка относительно вычислений, которыми я занимался весь день. Просто вот так, взяла и появилась.
Черчилль однажды заметил, что ничто так не взбадривает, как просвистевшая мимо вас пуля.
Возможно, этим и объясняется мой творческий спурт всю следующую неделю. Я нашел несколько свежих математических приемов, новое сопряженное преобразование. Задачи решались сами собой.
Я пытался тогда создать модель Вселенной, не отталкивающуюся от предположений о количестве ее измерений. Мы привыкли к нашим трем уютным пространственным координатам и вечнотекущему времени — то есть, к четырем измерениям. Когда Господь создавал Вселенную, чем был обусловлен этот выбор? Могли бы основные законы, управляющие Вселенной, работать, скажем в шести измерениях? Двадцати шести?
Такой вопрос, конечно, отдает наглостью. Кто или что может обусловливать деяния Бога?
Но все же мое воображение свободно витало в лабиринтах формул, ручка спешила заносить их на бумагу. Я сидел в необычайном оживлении и созерцал пляж внизу, где судьба — «тсииип!» — миловала меня.