Дыхание Неупокою захлестнуло. Жгучий поток нёс по его жилам такое бешеное и неразборчивое желание, какое налетало на него лишь в самом бесстыдном сне. Если бы он теперь же, не скрываясь, выбежал из укрытия, кто знает, принял бы он гибель от леденящих рук или пережил высшую радость, для коей всё живое, от гада до человека, так ненадолго пробуждается от вечного небытия... Но робость книжника и глубоко запавшие слова обета уберегли его от безрассудного порыва: «Дети, соль — от воды, но, попадая в воду, растворяется; так и монах, рождённый женщиной, приблизившись к ней, растворится...» Глотнув сырого воздуха, Арсений отступил за полосу кустов, чтобы неслышно обойти луговину и перекрыть русалке выход в лес. Зачем — он уже сам не понимал.
Но сколько он ни ждал в своём укрытии, откуда ясно видны были запруда и лужок, девушка не явилась. Не утопилась же она, изумлялся Неупокой. Тем паче что уже и выходила из воды, и мелко было, он уже различал сводящую с ума ложбинку внизу спины... Стало темнеть. Перекрестившись на сумрачный восток, побрёл он, запинаясь о кочки тупоносыми монашескими сапогами, к деревне Нави.
Обычно он подходил к ней правым берегом Пачковки. Чащоба левобережья, в которую он теперь залез, была неведома ему. Подлесок — чёрная ольха, орешник — делал её непроницаемой, а оживавшие с приходом темноты ночные птицы и зверюшки наполняли её внезапными шорохами. Неупокой, смолоду знакомый с заволжскими таёжными лесами, не робел ночных зарослей, легко угадывая плещущий шорох совиного крыла и беличье цепляние за непрочную кору. Шорохи нынешнего леса, чем глубже Арсений проникал в него, становились непонятнее, необъяснимее. То будто перебежка от куста к кусту по чёрному прогалу, то сдавленный вздох и посмех. Случалось, глаз выхватывал качание еловой лапы, только что неподвижно прилипавшей к пепельному небу. Было отчётливое ощущение преследования. Но у Неупокоя не было таких упорных и скрытых врагов ни в деревнях, ни в обители. А те, что были, могли достать его иначе.
Легко быть рассудительным, несуеверным при свете дня. Ночами оживают бесы — то ли в лесах, банях, то ли в дремлющей части нашего сознания. По мнению ересиархов, впрямую толковавших известное высказывание Христа о птицах, наше сознание является единственным обиталищем богов и демонов. Но от такого сомнительного довода не легче человеку, запутавшемуся в ночь русалий в чужом лесу. Он сомневался уже, не проскочил ли он деревушку с мертвецким именем. Тогда впереди у него — вёрст десять до лесного хуторка, где обитает то ли ведьма, то ли травница, и ещё дальше — до Паниковичей. Надо бы перебраться на правый берег, там и починок Вакоры близко, но шорохи и рыбий плеск в невидимой реке ужасали Неупокоя, оттесняя влево, в лес. В русалок он не верил, только никак не мог истолковать всех этих повизгиваний и поскоков не птичьей и не звериной природы и всё бессильнее утопал в своём необъяснимом страхе. Он отгонял его крестным знамением, но ненадолго, до нового шевеления тяжёлой ветки или болотного урчания под сапогом. И наконец послышалось ему то, что он и ожидал услышать, — из детства, из сказки:
— Иди к нам на релях качаться!
Релями назывались в разных местах то ветки, то качели на ветках... Голос, произнёсший эти слова, был слишком отчётлив, чтобы исходить из одного воспалённого воображения. И потому, что в самом твёрдом ядре сознания Неупокой не верил в сказочную нежить, теперь он испугался по-настоящему, до ледяной испарины. И тут же дикий, вовсе уже не человечий смех раскатился поверху, отдавшись в голове Неупокоя болезненными ударами. «Птица! — мысленно вдалбливал он себе, не зная ни единой птахи с таким бесовским и осмысленным гоготом. — Их много разных... тут!» Сжавшиеся плечи его ждали прикосновения чьей-то лёгкой руки или лапы.
— На релях! — вновь перепорхнуло с куста на ёлку. — Иди-и-и!
Неупокой уткнулся в тяжёлый ствол сосны, повернулся и прижался к нему спиной. Так меньше оставалось пустого, чёрного пространства сзади. Из-за сосны тоже могла высунуться рука, но... Всё спокойно. Он уже вовсе не понимал, куда забрёл, только по склону угадывал, где река, если его не занесло в один из долгих и извилистых оврагов, впадающих в Пачковку. Случись такое прежде, он сел бы, развёл теплинку и подумал, куда идти. Здесь мысль о костерке казалась дикой. Всё было дико здесь, даже упавшая тишина. Но она казалась благом после голосов... Если бы не бесовка в речке, он давно сидел бы в одной из изб деревни Нави и наставлял крестьян в разумной вере, наглядно отличая её от суеверия. Изгонял бесов из простых душ.