Услышав это, я готова была пожелать ей всякого зла, а сама захотела поскорее научиться немецкому языку, чтобы дать ей достойный ответ. Но я заговорила по-чешски, сильно топнув ногой: «Что же, эта дама, верно, думает, что в Чехии живут одни медведи? Пусть съездит и поглядит! И хотя у крестьянина в горнице не всегда все убрано и вымыто, как в костеле, все же у него не хлев! Возможно, что у пани в квартире в десять раз грязнее. А о еде! Стоит ли говорить: дома постный обед кажется мне вкуснее здешнего праздничного. Не гневайтесь на меня, дядя, но я не могу слышать это спокойно. Скажите все это той госпоже, чтобы она знала, как у нас живут, и пусть она не чернит людей, которые не понимают, что она говорит». Но дядя нахмурился и ни слова не сказал по поводу моего гнева, считая, что мои упреки относятся и к его жене, которая меня часто называла «чешская бестолочь», что было очень неприятно слышать. С той поры я возненавидела чиновницу.
Незадолго до моего отъезда послала меня тетушка посмотреть за бельем, которое сушилось на улице на лужайке. Иду туда и пересматриваю белье. Вдруг идет старушка, одетая по-деревенски, с двумя мальчиками, садится как раз напротив меня на скамейку. Чисто одетые мальчики стали резвиться на траве.
— Не бегайте, дети, и не валяйтесь в траве,— просила старушка, но дети даже не оглянулись.— Матерь божья, и что мне за крест с ними,— сетовала она, опустив руки на колени, и слезы полились у нее из глаз.
Как только я услышала первое слово из ее уст, сердце у меня так и замерло. Мне казалось, что я услышала ангельское пение. На цыпочках подкралась я к старушке и, потянув ее за рукав, спросила:
— Бабуся, вы чешка?
Старушка вздрогнула, обернулась ко мне и, заикаясь от радости, ответила:
— Я мораванка, а вы, как я вижу, чешка?
— Да, два месяца, как я в Вене, и еще ни разу мне не довелось говорить по-чешски. Вы не поверите, как я рада, что могу сказать несколько слов на родном языке.
— Как я могу не верить, милая, когда я переживаю то же самое. Верно, сам господь бог привел вас сюда, мне на утешение.
В это время дети начали кидаться песком, старушка встала и, подойдя к ним, начала жестами показывать, чтобы они перестали шалить, иначе мать их накажет за это. Дети оставили игру, а она опять села на скамеечку.
— Вот так и мучаюсь,— сказала она,— с удовольствием бы занималась с этими детьми, но я не знаю немецкого языка и не могу говорить с ними, а ведь это мои кровные внучата.
Я стала ее расспрашивать, и она рассказала мне свою историю.
— После смерти мужа осталась я одна с тремя сиротами: двумя девочками и мальчиком. Мальчик был самым старшим, и ему только что исполнилось шесть лет. Очутившись в беде, я не знала, что и делать. На каждом шагу я молила бога, чтобы он не оставил меня. И вот однажды из Вены приехал мой сосед и привез мне письмо от брата. Мне прочитали его. Брат писал, что он кланяется мне тысячу раз, что живет хорошо и, если я в чем-нибудь нуждаюсь, чтобы я ему написала об этом. Кто мог быть счастливее меня! На другой же день, купив на два крейцера бумаги, я отправилась к учителю и попросила написать брату письмо и рассказать в нем о моем несчастье и моей нужде. Господин учитель исполнил мою просьбу, и я с нетерпением стала ждать ответа. Вскоре брат прислал мне денег и письмо, в котором просил отдать ему на воспитание сына. Этим брат меня сильно озадачил. Я охотно отправила бы сына к брату, но еще больше мне хотелось оставить его при себе, потому что слышала, что в больших городах сущий содом. Кто же там будет присматривать за моим дитятей? Соседи же и учитель бранили меня и советовали не становиться сыну на пути к счастью, уверяя, что он когда-нибудь упрекнет меня за это. Ах, и зачем только я их послушалась! Я отправила сына в Вену. Сначала он мне писал, потом перестал и редко подавал о себе весточку. Дядя любил племянника, ничего не жалел для него и отдал учиться. Мальчик учился хорошо, ему повезло: еще при жизни дяди он сделался чиновником и женился на богатой госпоже. А между тем я с дочерьми с трудом перебивалась, но бог дал нам здоровья, дочки были трудолюбивы, и счастье им тоже улыбнулось: вскоре и для них нашлись достойные женихи, и я выдала их замуж.
Я жила то с одной, то с другой, помогая им прясть и нянчить детей. И тут сын написал мне, чтобы я приехала к нему в Вену и пожила с ним на старости лет. Какая же мать не обрадуется, услыхав это? Дочери меня не хотели отпускать, но я настояла на своем. Не могла дождаться той минуты, когда я увижу свое дитя, которого не видела с шести лет. Приезжаю я в Вену, выхожу из кареты около красивого дома, тут сбегает вниз слуга и берет у меня из рук узелок, а на лестнице меня встречает богато одетый господин, обнимает, целует и говорит мне что-то; это был мой сын, но я его не узнала и не могла понять.