Коулмэн: Спасибо тебе, Вэлин. Точно у нас тут собственный небольшой пир.
Вэлин: Это точно.
Коулмэн: Ты помнишь, как мы мальчишками натягивали одеяла между нашими кроватями и прятались под ними, как будто это была палатка над нами, и затем пировали ароматными сэндвичами с джемом?
Вэлин: Это вы с Миком Даудом пировали в палатке между нашими кроватями. Вы вообще никогда не пускали меня туда. Вы наступали мне на голову, если я пытался залезть с вами в палатку. Я до сих пор помню это.
Коулмэн: Так это был Мик Дауд? Я вообще не помню этого. Я думал, что это был ты.
Вэлин: Половину моего детства ты только и делал, что наступал мне на голову и к тому же без всякой причины. А помнишь, как ты прижал меня к полу и сел на меня в мой день рождения и выпустил тягучую слюну из своей глотки и пускал её всё ниже и ниже, пока она не попала мне в глаз?
Коулмэн: Я хорошо это помню, Вэлин, и я скажу тебе следующее. Я хотел всосать обратно эту слюну, когда она попала тебе в глаз, но у меня не получилось.
Вэлин: И это в мой день рождения.
Коулмэн (пауза): Прости меня за то что я пустил слюну тебе в глаз и я прошу простить меня за то, что я наступал на твою голову, Вэлин. Я прошу прощения и душа Отца Уэлша тому свидетель.
Вэлин: Я принимаю твои извинения.
Коулмэн: Однако я помню, ты часто кидал камни мне в голову, когда я спал, довольно большие камни.
Вэлин: Эти камни всегда были лишь возмездием [за обиды с твоей стороны].
Коулмэн: Возмездие или нет. Просыпаться от ударов камнями очень пугало [меня — ведь я был] маленьким ребёнком. И это не может считаться возмездием, если прошла уже целая неделя. Мстить можно только в течение недели после обиды.
Вэлин: Тогда я приношу извинения за то, что кидал в тебя камнями. (Пауза). Потому что твой мозг так и не восстановился от этих повреждений, так ведь, Коулмэн?
КОУЛМЭН пристально смотри на ВЭЛИНА секунду, затем улыбается. ВЭЛИН тоже улыбается.
Вэлин: Это замечательная игра — эти извинения. Отец Уэлш был прав.
Коулмэн: Я надеюсь, что Отец Уэлш вовсе не в аду. Я надеюсь, он на небесах.
Вэлин: Я надеюсь, что он на небесах.
Коулмэн: Или в чистилище в худшем случае.
Вэлин: А если он в аду, то он хотя бы сможет поговорить с Томом Хэнлоном.
Коулмэн: Так что не будет, как если бы он никого не знал.
Вэлин: Да. И ещё этот парень из фильма «Он же Смит и Джоунс».
Коулмэн: Разве парень из этого фильма в аду?
Вэлин: Да он там. Отец Уэлш говорил мне.
Коулмэн: Блондин.
Вэлин: Нет другой.
Коулмэн: Второй был хороший.
Вэлин: Он был самый лучший.
Коулмэн: Лучшие всегда попадают в ад. Я наверно прямо в рай, хотя я и прострелил голову бедному папке. Во всяком случае, до тех пор, пока я каюсь и исповедаюсь. Этим и хорошо быть католиком. Ты можешь застрелить своего отца, и это даже вообще не имеет никакого значения.
Вэлин: Ну, некоторое значение это имеет.
Коулмэн: Это имеет некоторое значение, но небольшое.
Вэлин (пауза): Гёлин выплакала свои глаза на похоронах, ты видел?
Коулмэн: Я видел.
Вэлин: Бедная Гёлин. А ты слышал, что её матери пришлось дважды за ночь тащить её с криком от озера, оттуда, где Отец Уэлш утопился. Она просто стояла там, глядя на [озеро].
Коулмэн: Она, должно быть, любила Отца Уэлша или что-то [в этом роде].
Вэлин: Я думаю да. (Достаёт цепочку Гёлин). Она не берёт цепочку обратно. Вообще не хочет и слышать о ней. Я положу её здесь вместе с письмом, которое он нам написал.
Он прикрепляет цепочку к кресту так что сердце лежит на письме, которое он осторожно расправляет.
Они так скоро положат Гёлин в психбольницу, если она продолжит в том же духе.
Коулмэн: Думаю, это только вопрос времени.
Вэлин: Не печально ли это?
Коулмэн: Очень печально. (Пауза. Пожимает плечами.) Ну что ж.
Он съедает ещё один слоёный пирог. ВЭЛИН вспомнил что-то, ищет в карманах своей куртки, достаёт две керамические статуэтки, ставит их на полку, почти машинально открывает свой фломастер, решает не метить статуэтки и убирает фломастер прочь.